Кулинар

Под сенью этих мыслей и каштанов просидел Чинарский до самого обеда. Хмель постепенно начал спадать; водная гладь линяла в серебряную белизну; от быстрых вспышек солнечных лучей на рябой поверхности резало глаза; тонкие покровы высоких облачков паутиной растворились в квазилетней лазури.

Чинарский встал, чувствуя во всем теле неописуемую бодрость опохмелившегося и обдумавшего основные проблемы мироздания человека. Он медленно зашагал по направлению к дому, щурясь от солнца и стараясь не осквернять выстраданного покоя души мыслями о неминуемой встрече с Надькой.

Но как только растаяла влажная, прохваченная золотыми нитями дымка реки, Чинарский почувствовал, как убывает его радостная бодрость, как тяжелеют ноги и кружится голова. Каменные джунгли сдавили его сознание, его тело, так по-язычески вольно отдававшееся весенней ласке у реки. Или это заговорило чувство вины? То обстоятельство, что Надьки не было дома, не давало ему права на выпивку. Что он мог сказать в свое оправдание? Надька, читающая непростые книжки, сможет ли она понять порыв простого человека, узревшего истину в вине? Открывшего для себя главные законы человеческого и космического бытия минуту назад, под впечатлением от выпитой водки и льющегося с небес света?

Чинарский вздохнул, автоматически выравнивая походку. На противоположной стороне улицы он заметил краем глаза двух решительно шагающих ментов. Свернув в переулок, он счастливо разминулся с ними и минут через двадцать подошел к подъезду.

Чинарский вызвал лифт. Не откладывая в долгий ящик, он решил покаяться в содеянном и, если будет возможно, призанять еще немного денег.

Он поднялся на шестой этаж. Подошел к двери. Его рука машинально вспорхнула вверх, к кнопке звонка, когда хмельной глаз приметил, что дверь не заперта. Это немного удивило Чинарского. «Значит, пришла», – решил он и деликатно постучал, хотя какая-то странная тревога закралась в его душу. Он не помнил, чтобы Надька когда-нибудь оставляла дверь открытой.

Ему никто не ответил. Это усилило его недоумение. Он приоткрыл дверь и шагнул за порог.

В квартире стоял странный сладковато-тошнотворный запах. Чинарский заглянул на кухню. Все хранило следы Надькиной хозяйственности: створки шкафчиков закрыты; поверхность стола блестела, словно лесное озеро, электроприспособления были расставлены в определенном порядке. Единственное, что ему показалось странным, – это стоявший в квартире запах. Абсолютно незнакомый. Он был не очень сильным, каким-то смолисто-угольным и гнилостным.

– Надька! – Он пожал плечами и тронул за ручку дверь, ведущую в гостиную.

Сначала он ничего не понял, подумав, что видит сон или бредит, а может, алкогольные пары играют с ним недобрую шутку. Чинарский помотал головой из стороны в сторону, стремясь отогнать от себя жуткое видение. Но оно никуда не пропадало. Наоборот, его ужасные контуры еще резче выступили на поверхности сознания Чинарского, хотя шторы в гостиной были плотно задернуты.

– Надька? – озадаченно спросил он, словно труп мог ему ответить.

Связанная по рукам и ногам, Кулагина сидела на стуле. Ее голова – вернее, то, что от нее осталось, – слегка склонилась набок, как раз в сторону двери. Ковер жадно впитывал в себя расплывшуюся огромным бордовым пятном кровь. Кое-где на ворсе уже образовалась отливающая сединой тусклая корка. Полуотрезанная косичка – окровавленно-липкая и непонятно как державшаяся на затылочной части головы – висела точно петля. Белая блузка девушки походила на взмокшую красную гвоздику. Эпицентр этого ужасающего цветения находился в области сердца.

Чинарскому на какое-то мгновение сделалось дурно. Он уже давно не имел дела с трупами – с тех самых пор, как оставил работу оперативника, – поэтому не мог спокойно созерцать такое видение. Он отвел глаза, дабы дать мозгу возможность свыкнуться с этой страшной картиной.

Потушив прилив тошноты, стараясь не ступать на ковер, он приблизился к убитой. Волна дурноты накрыла его с новой силой. Он ткнулся глазами в окно, занавешенное плотными шторами. Почувствовал в глазных яблоках странную резь. Потом снова взглянул на Надькину голову. На голову, которую словно срезало гильотиной. С девушки был снят скальп – причем вместе с верхней частью черепной коробки. В кровавом котловане, образовавшемся в том месте головы, где у людей обычно помещается мозг, маячило какое-то кровавое месиво: кусочки мозгов, полушария глазниц, тонкие кровеносные сосуды.

Чинарский отпрянул от стула, перевел дыхание. Посмотрел на сервированный стол, который своим ухоженным видом никак не гармонировал с гильотинированной хозяйкой. На круглом блюде белело то, чем Надька при жизни думала. Так назвал про себя содержимое блюда Чинарский. Черный юмор заставлял его сознание не отступать перед страшной действительностью, а делать необходимую в таких случаях работу, которая заключалась не просто в хладнокровном созерцании крови, а в анализе ситуации. Отбитый годами пьянки нюх сыщика возродился в Чинарском за несколько минут, проведенных в Надькиной гостиной.