Кулак обезьяны

Он не сказал, кто это такие — они, но я все поняла. Мы с Виолеттой перебежали на нашу сторону, а Бахмин взорвал за нами мост. Потом, каким-то чудом миновав наши пограничные заставы, я добралась до ближайшего поселения, где буквально подбросила девочку — постучала в чей-то дом и, оставив ее на крыльце, поскорее убежала. Это был единственный выход. Оставаться со мной ей было опасно — я знала, что меня ждет, когда я вдруг объявлюсь живой. Виолетту я проинструктировала — она должна говорить, что потеряла родителей на железнодорожной станции, ничего не помнит, кроме имени и фамилии. Фамилия у нее теперь Некрасова. Представляете, каково ей было? Ребенок, только что потерявший мать и отца, да еще в такой ситуации? Она плакала, цеплялась за меня. Что Вам сказать, Ленечка? Это была трагедия. Но я старалась об этом не думать. Ведь главное — чтобы девочка осталась жива.

Затем я вернулась в приграничный район и позволила себя обнаружить. Дальше вы мою историю знаете. Не знаете лишь одного — Валера Агеев, следователь, который вел мое дело, знал меня еще со школы и был в меня безумно влюблен. Я была уверена в нем настолько, насколько женщина может быть уверена в мужчине, который ее боготворит. Да, милый Ленечка, даже в те годы влюбленные были готовы на безрассудства ради любимой женщины. Пусть даже они были офицерами НКВД. Валера Агеев — единственный, кому я рассказала всю эту историю. Мы не знали, чем кончится дело, поэтому я объяснила ему, где спрятана папка с документами Бахмина и в каком поселке я оставила дочь профессора. А потом Валера под свою ответственность меня выпустил, и я уехала из Москвы. Я не знаю, как дальше сложилась судьба Виолетты Бахминой, надеюсь, она выжила в те страшные годы и прожила хорошую жизнь.

Ленечка, я Вас убедительно прошу — хорошенько подумайте, как правильно распорядиться сведениями, которые Вам сейчас стали известны. Это я оставляю на Вашей совести. Я думаю, нет — чувствую, что мне недолго осталось жить. Мы с вами больше не увидимся, рукопись заканчивайте сами, я вам полностью доверяю. Того, что я вам рассказала, достаточно, чтобы получилась интересная книга. Не поминайте лихом безумную старуху.

С искренней симпатией, Ольга Дымова».

* * *

— Да, вот это кремень! — с восхищением сказала Кристина, когда Максим закончил чтение.

— Ты про Дымову? — спросил Бублейников.

— Да, и про нее тоже. Но в основном — про свою бабушку. Такое пережить, и всю жизнь — молчок.

— Страшно было, ведь если бы ее нашли, отправили в лагерь. Не пионерский, а наоборот.

— Так, эмоции в сторону, — твердо сказал Максим. — Давайте подумаем, что это столь своевременное письмо нам дает?

— Теперь мы знаем, что скрывала Дымова! — воскликнул Ленечка.

— Допустим, — согласился Максим. — Тогда получается, что неизвестные, которые тебе угрожали, опасались, что тебе станет известна именно эта история?

— Так, — согласился Бублейников.

— Дымова, понятно, опасалась за дочку Бахмина, то есть — Виолетту Никодимовну. А чего тогда опасаются люди, желающие отпугнуть тебя от работы над рукописью? Может быть, дело не в Дымовой, а в самой экспедиции? В результатах ее поисков?

— Вы считаете, спецслужбы до сих пор интересуются этой историей? — почему-то шепотом поинтересовалась Оксана.

— Нет, это вряд ли. — Максим встал и прошелся по комнате. — Семена, посеянные той секретной экспедицией, проросли сегодня, это факт. Но, думаю, Леониду угрожает кто-то другой. И этот другой знает про экспедицию гораздо больше нас. Вопрос — откуда? Ответ более-менее ясен — дневник Бахмина. Других источников, похоже, нет.

— А дневник, вероятно, забрала беспутная дочка Агеева, — напомнила Оксана.

— Беспутная — это по словам ее папы. А дед ее как раз любил, вот что интересно, — заметил Бублейников. — Любил и учил всему, что знал сам. А знал он, как вы понимаете, немало.

— Вот эту самую дочку-внучку мы и будем искать, — подвел итог Максим. — Надеюсь, это не отнимет у нас много времени.

* * *

— Это Печерников. Ты можешь говорить?

— Погоди минутку, я на кладбище, сейчас отойду в сторонку, — сдавленным голосом откликнулся Бублейников.

— Дымову хоронишь?

— Да. Жалко ее, хорошая была тетка, своеобразная.

— Ничего, ты памятник ей поставишь, когда напишешь книгу, — подбодрил его Максим. — Но я сейчас о другом. Скажи, я правильно понял, что следователя Агеева перевели в спецлабораторию, которая разрабатывала яды?

— По крайней мере так сказал его сын.

— И что-то про сыворотку правды ты говорил, верно?

— Да, кажется, в той лаборатории занимались такими штуками. В Сети полно информации, я потом глянул.

— В твоей Сети большая часть — глупости и выдумки. Мне важно знать — сын этот точно говорил про сыворотку правды?

— Точно. Станислав Валерьевич слышал о ней от отца, который перед смертью стал довольно разговорчивым.

— Отлично, именно это мне и нужно было узнать.

Бублейников хотел спросить, для чего, но удержался. Вместо этого он задал более нейтральный вопрос:

— Как продвигаются поиски?

— Успешно. Очень надеюсь всех вас сегодня удивить. Сам до сих пор под впечатлением. Ладно, мне некогда, потом еще созвонимся.