Кукла

В тот день я в последний раз вмазался часа в три дня, когда я к ней пришел, меня уже сильно колбасило. Сказал ей, что мне нужны деньги на дозу, а она ответила, что больше не даст мне ни гроша. Заявила, что больше не желает иметь ничего общего ни со мной, ни с Пэт – это так зовут бабу, с которой я сейчас живу. Она не имела права со мной так обращаться – меня же ломало не по-детски. Она же видит, я уже по потолку готов ходить, а ей хоть бы хны – сидит свой чаек сраный со льдом потягивает. И все талдычит – не будет мне больше дури, не станет она теперь тратить на это дерьмо половину своих доходов. А я ей напомнил про долг. Я же из-за нее, сучки, четыре года отмотал в Соледаде, она мне теперь по жизни за это должна. А она мне такая: «Оставь меня в покое. Пошел вон, и чтоб близко больше ко мне не подходил». Мол, больше не хочет иметь с торчками ничего общего. «Я завязала! Ты понял? Я завязала!»

Я умру?

Я… я схватил с подноса нож.

Я не собирался ее убивать, мне просто хотелось вмазаться – ну что тут ей было не понять? Господи, ведь мы же совсем недавно кололись вместе. Я пырнул ее ножом, не знаю сколько раз.

Я умру?

Как сейчас помню – картина сорвалась со стены.

Забрал все деньги у нее из сумочки на столике – сорок баксов десятками. Выбежал из комнаты, кинул нож где-то по дороге. Наверное, в коридоре – не помню. До меня дошло, что вниз в лифте ехать нельзя, – башка худо-бедно все еще работала. Я выбрался на крышу, с нее – перепрыгнул на соседнюю, а потом спустился и вышел на улицу. На сорок баксов купил двадцать пакетиков с дурью. Как же мы после этого обдолбались с Пэт…

Я только сегодня вечером узнал, что дочка Тинки тоже была в квартире – Пэт случайно включила эту сраную говорящую куклу.

Если б я знал, что девочка в квартире, может, я бы ее тоже завалил. Хотя я в этом не уверен.

Фриц Шмидт так никогда и не поставил подпись под своими признательными показаниями. Он умер через семь минут после того, как полицейский стенограф закончил печатать на машинке протокол.

* * *

Пока два следователя из убойного отдела допрашивали Клинга, Бернс не отходил от него ни на шаг. Следователи сами порекомендовали Берту ничего не говорить до приезда лейтенанта, и вот теперь, когда Питер приехал, они приступили к стандартной процедуре допроса. Клинг никак не мог перестать плакать. Было сразу видно, что следователи из убойного чувствуют себя крайне неловко. Ну как такое может быть? Взрослый человек, более того, полицейский – и так заливается слезами. Бернс смотрел на Клинга и молчал.

Следователей из убойного отдела звали Карпентер и Колхаун. Внешне они были очень похожи друг на друга. Бернс по своему опыту знал, что все работники убойного отдела выглядят практически как близнецы. По мнению лейтенанта, это было их фирменным отличительным признаком. Кинув на следователей взгляд, лейтенант без особого успеха попытался припомнить, кто из них Карпентер, а кто – Колхаун. Даже голоса – и те звучали практически одинаково.

– Давайте начнем с вашего имени и фамилии, звания и номера удостоверения, – предложил Карпентер.

– Бертрам Клинг, детектив третьего разряда, удостоверение семьдесят четыре тысячи пятьсот семьдесят девять.

– Номер участка? – подал голос Колхаун.