Кухонный бог и его жена

Я засмеялась, а он начал петь. Это была смешная ариетта из оперы, которую он пел год назад, в деревне, когда я увидела его в первый раз. Я была удивлена тому, какой у него приятный голос. Он пел для меня, и его слышал весь мир.

Ты, наверное, догадываешься, что я чувствовала тогда, в тот день в горах. Я была счастлива. Тому, что нахожусь там, что у меня есть друзья, есть муж. Сердце мое наполнялось радостью, пока она его не переполнила. И я забыла, что мне придется покинуть это место.

Мы добрались до деревни, которая называлась Дыхание Богов. Мы все согласились сделать раннюю остановку и заночевать. Почему бы не растянуть удовольствие от пребывания в таком красивом месте?

Там мы увидели армейский грузовик, который прибыл с другой стороны. Он все еще стоял, готовясь проехать по той же дороге, по которой ехали мы. Почему бы нам было не рассказать людям в нем о волшебном пейзаже, который мы видели? Чтобы они знали, чего ожидать!

Мы торопливо спустились из кузова. Вэнь Фу приподнял меня и пошутил, что я теперь вешу как целых две жены, но я не обиделась.

Солдаты из второго грузовика сидели тихо и неподвижно. И мы поняли, что эти люди не услышат наших восторженных рассказов. Они сказали, что направляются в Чунцин, чтобы помочь со строительством новой столицы, — из-за того, что произошло со старой. И тогда мы узнали то, о чем не знали в Гуйяне: новости о Нанкине.

Кто знает, почему японцы не сдержали своих обещаний, данных в листовках? Может, кто-то из мирных жителей бросил в них камень или отказался им поклониться. И какая-нибудь старушка попыталась приструнить соседа: «Возьми себя в руки! Ты навлечешь на нас всех неприятности!»

— Они солгали, — сказал один из солдат, сидевших на земле. — Они насиловали старух, замужних женщин и маленьких девочек, беря их по очереди, снова и снова. Резали их ножами, когда насыщались, отрезали пальцы, чтобы забрать кольца, стреляли в маленьких сыновей, чтобы положить конец целым поколениям. Изнасиловали десять тысяч, зарезали двадцать или тридцать тысяч. Так много, что цифры оставались цифрами, а не превращались в людей.

Ужасные картины проплыли у меня перед глазами. Наша старая кухарка, и Бетти, и мальчик, бросавший камни в озеро… И все это творилось, пока мы путешествовали, переживая то плохие, то хорошие моменты, а я жаловалась на дорожные тяготы… Мне больше не угрожала опасность, но в сердце поселился такой страх, что я не знала, как с ним справиться.

— Я не верю! — сказала я тому солдату. — Это всего лишь слухи.

— Верь во что хочешь, — ответил он и сплюнул на землю.

Позже я узнала, что была права. То, что мы услышали от него, оказалось слухами. Потому что на самом деле пострадавших было больше, гораздо больше. Кто-то из официальных лиц позже сказал, что в общей сложности погибли около ста тысяч человек. Но откуда он мог знать точную цифру? Мыслимо ли сосчитать убитых, когда их так много? Они учли сгоревших в огне и сброшенных в реку? А что насчет тех бедняг, которых никто не замечал, даже когда они были живы?

Я попыталась это представить, а потом изо всех сил постаралась изгнать из своих мыслей. Я не могла считать то, что произошло в Нанкине, своей личной трагедией. Меня она не затронула. Я осталась жива.

Но долгие месяцы после этого ко мне приходили страшные сны, очень плохие сны. Мне снилось, что мы вернулись в Нанкин и рассказываем кухарке и Бетти о красотах, которые видели в Дыхании Богов, и о вкусных блюдах, которые попробовали в Гуйяне. А кухарка отвечает:

— Не обязательно было уезжать из Нанкина, чтобы все это увидеть и попробовать. Здесь есть все то же самое.

И ставит передо мной блюдо с белыми угрями, толстыми, как мои пальцы. Угри еще живы и стараются расползтись с моей тарелки.

Хелен как-то сказала, что здесь недавно открылся ресторан, где подают таких же угрей, жаренных с чесноком в очень горячем масле. Она хотела, чтобы мы сходили туда попробовать их, но я отказалась. Я больше не могу есть таких угрей. Мне больше не хочется их вкуса. Это как с сельдереем: я не могу его больше есть. Всю свою жизнь я любила сельдерей. А сейчас, стоит мне почувствовать его запах, я понимаю: нет. Только с сельдереем я не помню, что отбило у меня желание его есть. А с угрями — помню.

Не знаешь, почему так бывает? Почему некоторые воспоминания крутятся у тебя на кончике языка или селятся в запахах? Почему другие не изгнать из сердца?

14. ДУРНОЙ ГЛАЗ

А сейчас я расскажу тебе, как моя жизнь изменилась с тяжелой до невыносимой. И ты мне ответишь, что я сама во всем виновата.

К тому времени, как мы добрались до города Куньмин, я была уже на восьмом месяце. У меня вырос такой большой живот, что на каждой кочке, которую мы проезжали на грузовике, я боялась, что он лопнет. Спустившись с гор, водитель стал торопиться. Он быстро летел по прямым дорогам, и мне приходилось обхватывать живот руками, когда нас особенно сильно трясло.

— Эй! — крикнул ему Цзяго. — Если ты поедешь хоть немного быстрее, то доставишь нас всех прямиком в ад!

Старина Мистер Ма обернулся на звук его голоса.