Кухонный бог и его жена

— Я могу их забрать, — пристыженно промямлила я. — Давай.

— Нет, нет! — воскликнула она, прижав их к себе. — Они очень ценные. Я дорого продам их на рынке. Это хороший подарок.

Посмотрев на меня, Пинат очень искренне и без намека на извинения произнесла:

— Мне нечего тебе подарить. Сейчас у меня нет времени на соблюдение всех этих правил вежливо-сти.

— Ну конечно, — ответила я. — Ты же не знала, что я к тебе приду. Как ты могла…

— Нет, — решительно перебила она. — Я говорю тебе, что даже если бы у меня были деньги, я бы не стала беспокоиться о соблюдении этих правил. Слишком хлопотно, и зачем?

Я испугалась, что Пинат озлобилась. Она убрала чулки на полку, но, когда снова повернулась, протянула мне руку и сказала:

— Тан цзе, сладкая сестра.

Так мы иногда обращались друг к другу, когда были маленькими.

— Тан цзе, — повторила она, крепко сжимая мою руку. — Я так рада, что ты пришла. И теперь ты знаешь, что это не просто вежливые слова.

В тот день мы очень хорошо поговорили. Сидя на кровати, мы делились друг с другом секретами, как в детстве, только на этот раз не шептались. Мы говорили обо всем в открытую. Девять лет назад мы бы спорили, у кого из нас лучший брак. Сегодня мы спорили, у кого брак получился худшим.

— Только подумай, когда-то ты злилась на меня за то, что Вэнь Фу женился на мне, а не на тебе. Теперь ты знаешь, какой беды избежала, — сказала я.

— Даже если так, у тебя все равно брак сложился лучше, — не согласилась Пинат. — У меня было хуже!

— Ты многого не знаешь. Ты и представить не можешь такого злого, эгоистичного и жестокого…

И она снова перебила меня:

— Мой муж был цзыбуюн.

Сначала я ей не поверила. Не знаю, как вы называете это по-английски, но на шанхайском цзыбуюн значит что-то вроде «петухи, курицы и цыплята»: и мужское, и женское начало, необходимые для того, чтобы превратить яйцо в цыпленка. Как-то раз мы слышали от Старой тетушки историю о дальней родственнице, которая родила цзыбуюн, ребенка с двумя наборами органов, мужским и женским. Тетушка говорила, что мать так и не поняла, кого растит, сына или дочь. Но ей не пришлось долго мучиться этим вопросом, потому что ребенок умер. Тетушка думала, что мать его убила, потому что даже если бы она растила цзыбуюн как сына, детей бы у него уже не было.

— Как твой муж мог быть цзыбуюн? — спросила я. — Я помню, как ты мне писала, что у него пятеро сыновей от первой, умершей жены.

— Его семья ездила по маленьким деревушкам и каждый год покупала по сыну. Видела бы ты их — ничего общего! Один — темнокожий, другой — бледный, третий — крепыш, четвертый — тощий тихоня. Все, у кого были головы на плечах, понимали, что этих мальчишек купили.

— Но как могла Мяу-Мяу выдать тебя за такого человека?

— Она ничего не знала. Его мать растила его как сына. И несколько месяцев после свадьбы я сама об этом не знала. Он ко мне не прикасался. Я думала, что не нравлюсь ему.

— А потом ты увидела оба его органа?

— Нет, я увидела его в постели с другим мужчиной! Его женская сторона возжелала мужчину. Я побежала к его матери и рассказала обо всем. И знаешь, что она сделала? Ударила меня и велела больше не лгать.

— Если ты не видела оба его органа, как ты можешь быть уверена, что он цзыбуюн?

Пинат вздохнула:

— Потому что я сказала свекрови, что ее сын — цзыбуюн. А она била меня снова и снова, словно могла изменить этот факт, заставив меня поверить в другое.

Я рассказываю тебе об этом так, как рассказывала моя кузина. Так что я не знаю, действительно ли ее муж был тем, кем она его считала. Может, она использовала это слово потому, что в те времена у нас еще не было слова «гомосексуал». Если мужчина не обзаводился семьей, вокруг все начинали шептаться, что он цзыбуюн. О женщине, которая не выходила замуж, так не говорили. Для женщин было другое слово, только я уже забыла, какое.

Так что Пинат стала женой-ширмой.

— Через год его мать заставила меня уехать и спрятаться на пять месяцев, — сказала она.

Мне нельзя было ни с кем видеться. А в конце этого срока свекровь представила всем новорожденного мальчика. Мне пришлось притворяться, что это мой сын. Но, признаюсь, мне никакого дела до него не было. У меня вообще пропал интерес ко всему, даже к красивой одежде, потому что она ничего не значит.

Я тут недавно прочла, что мы живем в мире, где нас окружает одна фальшь. Так вот, это точно про мою прошлую жизнь. А общество любит замазывать яркими красками гнилую суть бытия.

Ой! Когда она это сказала, мне показалось, что прозвучал революционный лозунг. Но со мной говорила прежняя Пинат, которую я знала с детства: гордая, упрямая, всегда стоящая на своем, но пользующаяся чужими словами и идеями.

— Как же тебе удалось освободиться? — спросила я.

— Помнишь девочку, Крошку Ю, которая училась с нами в одной школе?

Я кивнула. Конечно, я ее помнила, эту шаловливую девчонку, которая меняла местами нашу обувь, пока мы спали. Какой переполох воцарялся наутро!