Кто рано встаёт, тот рано умрёт

За окнами раздается знакомое завывание сирен. Эрих выбегает встречать врачей и полицейских. Через несколько минут в столовую врывается целая бригада деловитых людей в броской одежде скорой помощи. Следом за ними вваливается краснолицый истинный ариец с русской фамилией. Инспектора Сквортцофа сопровождает собственная команда помощников. И начинается! Медики проворно оттесняют нас от стола, разворачивают свои приборы и принимаются спасать Баклажана.

– Где я могу провести опрос свидетелей происшествия, герр управляющий? – басит Сквортцоф. – Мне нужно помещение, в котором поместятся все.

– Я открою вам зал рядом со столовой, – отвечает Эрих. – Он достаточно велик.

С эскортом из полицаев мы проходим по коридору (хоть по лестницам лазить не нужно!) и оказываемся в большой комнате, такой же сумрачной, как и столовая. В помещении пахнет так, словно где-то рядом сдохла крыса. Эрих включает свет и открывает окна. Вдоль стен стоят длинные лавки, в центре – квадратный стол. Вокруг стола четыре стула. Здесь холодно и безнадежно, как в пустом холодильнике.

– Располагайтесь! – приглашает Сквортцоф, занимая место за столом. Он вынимает из своего портфеля какие-то бумаги и кладёт их перед собой. Мы рассаживаемся по лавкам. Полицай с головой черепахи охраняет дверь.

В зал вбегает врач скорой помощи. О чем-то быстро пошептавшись с инспектором, он задаёт нам несколько вопросов о том, как всё случилось и выскакивает за дверь. Видимо, с Баклажаном дела плохи.

Узнав от Эриха, что африканка потеряла сознание после замкового вина, которое наливал Эдик, а передавал ей я, Сквортцоф отпускает художников.

– Я прошу задержаться только вас, герр Трепнау, вас, герр Росс, и вас, герр Ланг, – рычит великан, грозно нахмурив брови.

Первым с лавки срывается Никс. Он поправляет, скатившиеся на кончик носа очки, и устремляется вон из вонючего зала. За хлюпиком следуют остальные художники. Я с тоской смотрю им вслед, но не трогаюсь с места. Ничего не поделаешь. Желание полиции – закон для байронца. Такое правило.

– У меня складывается впечатление, что убийца задался целью ухлопать всю художественную студию Нашего Городка, – бурчит Сквортцоф. – У вас есть что сказать по существу? Где вы взяли эту бутылку, герр управляющий?

Эрих качает большой головой.

– Там же, где всегда. В винном погребе.

– Бутылка была запечатана?

– Совершенно верно. Мне пришлось повозиться, чтобы вытащить пробку.

– Герр Трепнау?

На Эдика жалко смотреть: помятый, небритый, поддатый. Настоящий художник.

– Я всем наливал вино из одной и той же бутылки, а плохо стало только Иде, – лепечет он. – Не понимаю, как такое возможно.

– Герр писатель?

– Я тоже не могу понять, что произошло. Если вы думаете, что я что-то добавил в вино, то ошибаетесь. Бокал я держал в руках одну секунду. На виду у всех.

– И тем не менее, этой женщине внезапно стало плохо! – угрожающе наводит на меня палец верзила.

Я недоумённо пожимаю плечами, думая о том, что если так пойдет и дальше, то мне скоро придётся спать с пулеметом под подушкой. Эдик сидит рядом со мной и дрожит от испуга. Эрих благоразумно помалкивает.

– Это не Замок, а какой-то заповедник для психов! – в сердцах рявкает Сквортцоф.

Наш разговор прерывает коллега инспектора. Он неслышно появляется в зале, подходит к Сквортцофу и тихо что-то говорит. Гигант кивает с недовольным видом. Потом басит:

– Всё ясно. Продолжайте работать.

Закончив доклад, коллега исчезает за дверью. Сквортцоф некоторое время молча нас разглядывает. Мы ждём. Решив, что достаточно нас помучил, великан с неохотой произносит:

– В бокале и бутылке следов посторонних веществ не обнаружено. Врач говорит, что это не отравление. Больше у меня вопросов нет. Вы свободны.

Эдику дважды повторять не надо. Он тут же выскакивает в коридор. Эрих тоже покидает зал. Полицай у двери их не задерживает и, повинуясь жесту инспектора, выходит следом. Мне не меньше других хочется на свежий воздух, но я продолжаю сидеть на неудобной лавке.

– Вы хотите мне что-то сказать, герр писатель? – спрашивает Сквортцоф, складывая бумаги обратно в портфель.

Я передаю инспектору последние слова Баклажана. Сквортцоф впивается в меня сердитыми глазками.

– Вы уверены?

– Иду не так просто понять, но на этот раз я убеждён, что она сказала именно это: «Я знаю, кто убил Харди и Мари».

Физиономия великана наливается кровью. Я уже знаю: инспектор размышляет. Почтительно молчу, чтобы не нарушать хрупкий мыслительный процесс. Подумав с минуту, Сквортцоф задаёт неожиданный вопрос:

– Доктор Бахман не мог дотянуться до чёртовой бутылки?

– Это совершенно исключено. Бахман сидел далеко от нас. Да и причём здесь бутылка? В вине же не было яда.

Сквортцоф хмурит брови.

– Вы правы, герр писатель. Бутылка явно не при чём.

– Может быть, Ида пришла в сознание и её можно спросить? – осторожно задаю я вопрос инспектору. Тот машет огромной ручищей.

– Не выйдет. Вашей беженки уже нет в Замке. Её увезли в клинику. Когда она придёт в себя, мне сообщат.

– А что с велосипедом? – набираюсь я нахальства.

– Мы нашли его. Сейчас устанавливаем, кому он принадлежал.