Кто он был?

— Именно, — вспыхнул Михкель, но тут же остыл. — Я не сомневаюсь, что в отношении профессиональной этики многие центральные учреждения могли бы поучиться у органов безопасности. Там нет места трепачам. Находящиеся на следствии дела не подлежат разглашению. Я обратился к начальнику Раавитса. Знал этого человека, старого коммуниста с подпольным стажем, который большую часть своей жизни провел в тюрьмах. Хотел услышать, в чем обвиняют Раавитса, верил, что Каарет — так звали этого человека — все узнает. Был убежден, что он уже выступил в защиту твоего дедушки, замолвил за него доброе слово. Но и в Центральном союзе я ничего не добился. И Каарет не был по природе болтуном, объясняться долго не стал. То ли ничего не знал или не счел нужным объясняться с посторонним человеком. В глазах Каарета я, торговый работник, — тогда я работал в торговле — оставался посторонней личностью. Правда, я заверял Каарета, что знаю Раавитса, как самого себя, и могу поручиться за него; к сожалению, мои слова не подействовали. Да они и были наивными. От того разговора у меня осталось впечатление, что дело очень серьезное, и в мою душу тоже закралось сомнение. Я понял, что с бухты-барахты не действовали, и теперь думаю так. С бухты-барахты, конечно, не действовали, хотя тогдашние следователи слишком уж верили разоблачающим наветам и лживым признаниям. Так думаю я сейчас.

— Какие лживые признания вы имеете в виду?

Михкель вынужден был снова отметить логику мыслей внука Раавитса.

— Я только предполагаю, — начал он и подумал, нужно ли делиться с гостем своими мелкими сомнениями. Но так как он уже начал, то вынужден был закончить. — Я слышал, что арестованные ассистенты или инспектора буржуазной политической полиции, или как там их называли, пытались снять с себя обвинения или выторговать более легкое наказание признаниями, в том числе ложными. Примерно такими: что вот такой-то и такой-то человек был информатором. Вы можете спросить, почему им верили, почему их слова принимали за чистую монету. Этого я не могу объяснить. Возможно, свою роль сыграло то, что политическая полиция действительно внедряла в рабочие организации своих провокаторов и информаторов. Их разоблачали еще до революции, а также после нее. Я имею в виду настоящих подручных политической полиции. Действия провокаторов и доносчиков создавали почву для возникновения атмосферы недоверия, ложные признания сотрудников политической полиции, к сожалению, иногда принимались на веру. Признания бывших ассистентов являлись вовсе не голым приемом самозащиты. На самом деле это был продуманный план буржуазной политической полиции с целью ослабить новую власть, выбить из строя ее активистов, посеять в рядах строителей нового общества неуверенность и недоверие. Недоверие к новой власти и к аппарату ее безопасности, юридическим органам. Склонен думать, что твой дедушка стал жертвой всех этих обстоятельств.

Энн Вээрпалу молчал.

— Так я думаю теперь, спустя многие годы, разговаривая с тобой. В сороковом году я не умел так думать. Просто не мог, — добавил Михкель.

— Я вас не совсем понимаю, хотя и начинаю вроде бы что-то соображать, — произнес задумчиво Энн Вээрпалу и тут же выпалил: — Политика — опасное дело…

Михкелю показалось, что эта мысль пришла на ум внуку Раавитса не сейчас, она принадлежит кому-то другому. Человеку, которого Энн Вээрпалу ценит и уважает. Хотя бы отцу. Или вовсе бабушке. Понимал Михкель и то, что и у бабушки Энна, которая сейчас не иначе как пребывала в том же возрасте, что и он, Михкель, было основание думать так. Арест Раавитса мог в этом человеке все смешать, совершенно потрясти его, перепугать и увести как можно дальше от политики. Политика принесла ее семье лишь беду. Хотя Михкель и не знал жены Раавитса, ему казалось, что эта женщина, неожиданно потерявшая мужа, могла именно ради спасения себя и своего ребенка, отца сидевшего здесь Энна, очертя голову броситься в новое замужество, лишь бы освободиться от запятнанной фамилии Раавитса. Вспомнились слова Юты о том, что Вээрпалу стоит в стороне от общественной жизни, что он отказался баллотироваться в народные депутаты. Видимо, бабушка Энна внушила своему сыну антипатию к политике, к любой общественной деятельности. Ее, наверное, поддерживал и новый муж, Вээрпалу. Явно поддерживал. Думается, в этом же направлении пытались воздействовать и на сидевшего здесь Энна.

— Политика опасное дело…

— Что вы сказали? — услышал Михкель вопрос Энна Вээрпалу.

— Ничего. Только повторил твои слова.

— Я вас обидел?

Михкель чувствовал, что это был голос совсем другого человека. В этом голосе не было никакого вызова. Это был чистый, теплый голос молодого человека, который участливо относится к другим людям.

— Нет, Энн, вовсе нет. Ты ищешь истину, и мне жаль, что я не смог тебе в этом помочь до конца.

В дверях появилась Юта.

— Дорогие мужчины, приглашаю вас немного подкрепиться.

— Спасибо, мать, — сказал Михкель, посмотрел в глаза гостю и добавил: — Идем.