Кто не верит — пусть проверит

— Да, в таких музеях, как наш, в лондонском Британском музее или в парижском Музее Человека — Mus'ee de l'homme. Ты любишь ходить в Музей Напрстка, правда?

— Еще бы!

— Но, рассматривая витрины этнографических музеев, никто не обращал внимания на красоту чуждых нам, но ярких, самобытных, выразительных произведений негритянских мастеров.

Угадай, кто первый понял, что негритянские статуэтки и маски — великое искусство. Искусство такое же самобытное, как египетское или древнегреческое.

— Как я могу угадать? Я не путешествовал столько, сколько ты. И у меня нет ни одной негритянской статуэтки.

— Это произошло в Париже, на Блошином рынке. В начале лета 1906 года художник Анри Матисс как-то раз без всякой цели бродил по городу. Было воскресенье. В Closerie des Lilas на террасе сидели поэты, пили абсент и с интересом наблюдали за первыми автомобилями, которые тогда только начали появляться на парижских улицах. Молодой художник Анри Матисс ходил от антиквара к антиквару, пока не забрел на Блошиный рынок. Ты помнишь Блошиный рынок в Париже?

— Нет, папа, не помню.

— Большущий рынок. Ряды улочек, домишки и множество лавчонок и ларьков, где продают всякое старье. Там можно найти что угодно: старую гармонику, дырявые туфли, керосиновую лампу, рыцарские доспехи, надтреснутый умывальник, часы, которые не идут, шкаф, полный клопов, разрозненную посуду, сломанные украшения, расшатанную мебель, поношенную одежду, а иногда среди всего этого хлама вдруг наткнешься на какую-нибудь редкостную вещь. Понимаешь, такую, которая тебе не нужна, которой ты не ищешь, и вот она у тебя в руках, и ты во что бы то ни стало должен ее купить. Это может быть статуэтка или картина. Как-то были мы там с Пабло Нерудой. Помнишь его? Пабло Неруда купил себе красивую розовую раковину. Он собирал раковины и уверял, что самую замечательную нашел на чердаке у пана Фрича на Владиславовой улице.

— А, помню! Ты его рисовал, а он как-то раз варил у нас рис. Такой…

Да, да, это он… Но я хотел рассказать совсем не о нем. Я начал говорить о великом французском художнике Анри Матиссе, который тогда, в 1906 году — пятьдесят лет назад, — был еще совсем молодым человеком. Мне в это время было около четырех лет. Так вот, рылся он как-то среди хлама в одной лавчонке и вдруг находит деревянную статуэтку. Рассматривает он ее спереди, сзади, сбоку, сверху… «Удивительно, — думает он, — ведь в ней как раз то, чего я вчера целый день добивался, — то же выражение, та же простота и точность передачи напряженных мускулов, но только гораздо лучше, чем у меня». Он за гроши купил статуэтку и унес ее домой. Поставил на маленький камин в своем ателье. И не мог от нее глаз оторвать. Перёд ним было произведение искусства, чем-то близкое его творчеству и притом созданное чернокожим художником из народа где-то в Экваториальной Африке. Матисс пригласил своих друзей — художников Пикассо и Дерена и поэта Гийома Аполлинера, и все они были очарованы своеобразной, новой для них красотой негритянской статуэтки. Красотой, свидетельствовавшей о древней традиции изобразительного искусства, богатом воображении и прекрасной профессиональной технике художника-негра, имени которого никто не знал. Так в 1906 году на Блошином рынке в Париже было открыто для мира негритянское искусство. Люди заинтересовались им. Дядя Тристан Тцара написал одно из первых больших исследований о негритянском искусстве.

Вскоре после этого кто-то, очарованный необычными звуками тамтама, открыл негритянскую музыку. Она легла в основу джаза, и теперь под джазовую музыку танцует весь мир. Негритянское искусство оказало влияние даже на наше когда-то так много о себе мнившее искусство. Художники брали у негров…

— Что? Деньги?

— Нет, идеи. Художники это делают испокон веков. Сейчас у негров есть великие писатели, поэты, художники, артисты и певцы. Я рисовал Поля Робсона. Это певец, который возглавляет прогрессивное движение американских негров. В том, что мир начал лучше понимать не только негритянское искусство, но и негров вообще, немалая заслуга и Робсона.

— А ты понимаешь негров, папа? Как ты с ними объясняешься? На каком языке? Разве ты умеешь говорить по-негритянски? Ведь они по-чешски не говорят! Негры говорят только по-негритянски, правда?