Кто не верил в дурные пророчества

Капитан Морозов нес службу. Несмотря на свои тридцать два года, солидное звание (не младший лейтенант все-таки!) и более чем десятилетний опыт службы в рядах, он до сих пор свято верил, что враг не дремлет, что своей службой он, капитан Морозов, обеспечивает обороноспособность страны, и если на своем участке он допустит какую-нибудь, пусть самую малую, оплошность, это приведет к тяжелым для нее последствиям. Он вглядывался в экраны радаров, на которых ничего не было (кто же будет подниматься в воздух перед грозой?), и компьютеров, на которых мерцал курсор в пустой командной строке; вслушивался в звуки, доносившиеся из динамика радиостанции (шорохи грозовых разрядов да какая-то музыка, от которой капитан не смог отстроиться); и время от времени с неодобрением смотрел на подчиненных.

Прапорщик Ляхович занимался народным промыслом. Или техническим творчеством – это как посмотреть. Техническое творчество – тоже своего рода народный промысел. Фанерный корпус для часов он выпилил и склеил еще дома, и сейчас оставались сущие мелочи. Во-первых, надо было вставить и закрепить в круглом отверстии в фанере тяжелые часы со светящимися стрелками и циферблатом, вывернутые из приборной доски доисторического бомбардировщика, невесть как залетевшего в Новокаменск. Во-вторых, в маленьком окошке над циферблатом надо было закрепить кукушку, сделанную дочкой из лоскутков и перышек. Куковать она, конечно, не будет, да у самолетных часов и нет механизма для кукования; однако все вместе выглядело забавно и дома на комоде неплохо смотрелось. Для того, чтобы вставить в гнездо самолетные часы, надо было чуть-чуть подрезать фанеру – лучше всего лобзиком, и если бы не капитан, Ляхович и взял бы с собой на дежурство лобзик. А так он обходился ножиком.

Ефрейтор Хабибуллин скучал. Если бы не капитан Морозов, он бы поспал минуток триста, или поиграл бы на компьютере, если нельзя спать; а так – приходилось нести службу. Служба же ефрейтора Хабибуллина заключалась в том, чтобы обеспечивать готовность техники, – так он ее полностью обеспечил еще четыре дня назад. Кроме дизель-генератора, разумеется; но про то, что он барахлит, Хабибуллин уже не раз докладывал и Морозову, и Ляховичу, и сейчас с него – какой спрос?

На худой конец можно было бы поболтать с кем-нибудь на обоюдно интересные темы; но и болтать было не с кем. Капитан и ефрейтор – слишком велика дистанция, да и разговаривать с Морозовым не о чем. Разве что о службе, которая Хабибуллину давно осточертела. А прапорщик, может быть, и снизошел бы до ефрейтора, но как раз Ляховича Хабибуллин презирал за жадность. Тот тащил и пристраивал к домашнему хозяйству все, что не очень хорошо лежало, стояло или висело.

Сам Хабибуллин, впрочем, к аналогичному добру относился так же, но себя жадным не считал. Себя он считал хозяйственным и домовитым.

Когда консервировали этого доисторического монстра, стоящего сейчас на семнадцатой стоянке, ефрейтор, пока Ляхович выворачивал из приборной доски приглянувшиеся ему часы, пошуровал в закутке, где, судя по укладкам, сидел бортмеханик. Инструмент, конечно, по большей части пришлось отдать прапору, но и себе удалось прибрать кое-что. Ефрейтор заначил неплохой тестер, старый, но работоспособный (потом, в случае чего, можно будет продать как антиквариат, есть любители), и присмотрел под креслом бортмеханика небольшой ящичек с инструментом, очень удобный, такой хорошо бы взять с собой на дембель; но сразу забрать не удалось, а теперь самолет стоял запертым, и у Хабибуллина все не выдавалось времени подобрать ключи.

С юго-запада надвигалась гроза. Далекие молнии вспыхивали на фоне черных туч, и раскаты грома, ослабленные расстоянием, в хорошо изолированной от внешнего шума диспетчерской были едва слышны. Свист ветра в металлоконструкциях на плоской крыше диспетчерской был слышен лучше. Туда вела крутая железная лестница, и в неплотно закрытую дверь тоже свистело.

Ефрейтору надоел этот свист. Он поднялся, дернул дверь на себя. Свист стих. Ефрейтор вернулся, сел на свой стул и украдкой зевнул.

В одном из металлических шкафов щелкнуло реле. На экране компьютера появилось сообщение, которое капитан стер, не читая. Он и так знал, что это автоматика включила огни взлетно-посадочной полосы. Перекинув два тумблера, он включил фонари на столбах вдоль ограждения и прожекторы на мачтах возле самолетных стоянок и снова уставился в экраны радаров.

Ляхович встал, включил свет в диспетчерской: ему было темно, он едва видел кукушку. Свет загорелся, потом на полсекунды погас и снова вспыхнул. Прожекторы за окнами диспетчерской тоже мигнули. Компьютеры продолжали работать благодаря надежным источникам бесперебойного питания. Работа локаторов восстановилась через несколько секунд. На экранах по-прежнему ничего не было.

Морозов наконец обратил внимание на какой-то посторонний звук, похожий на стук мотоциклетного мотора. Но, если бы это был мотоцикл, звук должен был бы приближаться или удаляться, а он слышался так, как будто его источник все время оставался на месте.