Кто хочет стать президентом?

Все складывалось совсем уж по-дурацки. Девок он, конечно, разыщет. Здешняя начальница Дерябкина должна знать, где они поселились. Не позже чем через час-два он их окольцует на предмет передачи Шинкарю. Но тут этот майор нарисовался. Как он этих Володек на снежок пристроил! Прием явно не ментовский. Может, его вместо американок отдать подполковнику? Да что мы, майоров не видали?

«Сам сначала допрошу», – решил Захаров.

– Ладно, садись в машину. А вы, Васькин, оттащите пацанов к их джипу, а то замерзнут. Понял, Чуркин?

Глава тридцатая Триумвират

Подмосковье, Охапкино

– Папа, мы говорим уже полтора часа, и ты меня до сих пор ни в чем не убедил.

Андрей Андреевич, Кирилл и Нина сидели в кабинете кандидата в креслах, расставленных по разным углам. За окном было темно. В кабинете тоже было почти темно. На письменном столе горела настольная лампа. Раструб ее отвернут в сторону, чтоб не било светом по глазам, отчего беседующие почти не видели друг друга. И сама беседа чем-то напоминала не разговор реальных людей, но обмен мнениями между душами в каком-то из отделений чистилища.

– В твоих словах нет элементарной логики, папа. Если ты считаешь, что политика – дело настолько грязное, что меня нельзя даже близко к нему подпускать, тогда зачем ты сам этой политикой занимаешься?

Андрей Андреевич сделал страдальческое лицо.

– Я тебе уже двадцатью способами объяснял почему. Теперь на лице Нины появилось страдальческое выражение.

– И ни один из двадцати меня не убедил.

– Скажи хотя бы ты ей, Кирилл.

Капустин уже много раз произносил речи в защиту позиции шефа, не веря нисколько в правильность этой позиции, а это очень трудная работа. Вроде как писание романов на заказ, когда не нравится заказчик и то, что ему вздумалось заказать.

– Что же ты молчишь, консильери? Капустин сказал укоризненно:

– Не надо так, Нина. Не руби сук, на котором сидишь, пригодится повеситься.

Она вскинулась:

– А как мне тебя называть, когда вы тут развели какую-то мафиозную атмосферу, как будто это не легальная партия, а самая вульгарная бандитская «семья»? Вообще-то, если вдуматься, политика – штука и в самом деле мазутная, раз сумела испачкать даже такое хорошее слово. «Семья» – теперь это ругательство.

Андрей Андреевич морщился все сильнее.

– Скажи, Кирилл, скажи ей! Профессия у меня такая, Нина, профессия – заниматься грязным делом, чтобы сделать его чище. Как если бы я был ассенизатор. Ведь если ассенизатор не берет дочь к себе на рабочее место, боясь, что она извозится в дерьме, это не значит, что он двуличный человек. Как раз наоборот.

– Дерьмовый прием, – сказала Нина.

– Кирилл, скажи ей!

– Нина, я служил когда-то в армии. Срочную службу. Два года. Под конец был сержантом, замкомвзвода.

Дочь кандидата громко хмыкнула:

– Красивое слово. Капустин не обиделся.

– Мне тоже нравилось. Знаешь, именно там я познал, что такое власть. Абсолютная, без всяких примесей. Ведешь, бывало, роту в столовую – и вдруг тебе кто-то или что-то не понравилось. Все, можно остановить эту сотню рыл у самого входа: «Нога поднимается на семьдесят—девяносто сантиметров» – и так заставить стоять минут пять, и никто не пикнет. Я мог, всего лишь применяя в полной мере требования устава общевойсковой службы, довести любого бойца до самоубийства. Я убежден, что никогда в будущем у меня не будет такой власти.

Нина смотрела на него все больше прищуриваясь.

– Зачем ты мне втюхиваешь эту муру? Капустин опять не обиделся:

– А затем, что в моем взводе был боец Заев. У нас каждую неделю меняли белье. А Заев не менял. Неделю, две, три… Я у него как-то спросил: товарищ солдат, почему вы не меняете белье, почему вы спите на грязном? Знаешь, что он мне ответил?

– Не знаю, – рявкнула Нина.

– А он мне ответил: кто-то должен и на грязном. Понимаешь?

– Ничего не понимаю. Бред!

– Не бред. Это нечто иррациональное – вот что я хочу сказать. Тяга к политике – она такая же, как тяга к грязному белью для себя, чтобы дать другим людям возможность спать на чистом.

Нина думала несколько секунд:

– Чушь!

Андрей Андреевич тихо кашлянул. Он не был уверен, что эти речи начальника службы безопасности ему так уж на пользу.

– И если на то пошло, – продолжала Нина, – то тут и дискриминация по половому признаку. Почему твоему солдату можно спать на грязном, а мне, Нине Андреевне Голодиной, нельзя?

Какое-то время стояло тягостное темное молчание. Переговорщики дошли до крайности, до ручки, и всем было ясно, что дальнейшее сотрясение воздуха лишено всякого смысла.

– Хорошо. А как тебе мыслится твое присутствие в штабе? – кислым-кислым голосом спросил Андрей Андреевич.

Нина сделал движение рукой, которым обычно сопровождается возглас «йес»!

– Рано празднуешь, я ведь с тебя потребую настоящей работы. То, что ты моя дочь…

– Это само собой. Я уже кое-что придумала.

– Уже? Ты меня немного пугаешь, дочка.

– Я посмотрела твои последние вылазки в телевизор.

– И конечно, скажешь, что это было ужасно и все надо было делать по-другому.

– Все как бы правильно, но недостаточно.