Кто ищет, тот всегда найдёт

— Всё. Спи дальше, — и убежал, победно размахивая бумагой.

Какой тут сон? Я теперь и под наркозом не засну.

— Не бзди, Васёк, — как всегда успокаивает Петька. — Иваныч — мастак, сделает — будь спок.

— А я и не бзжу… не бздю… — отвечаю дрожащим голосом, весь уже во власти предстоящей операции. — А когда — не сказал.

— Чтобы ты не канителился почём зря.

В таком случае он добился противоположного — именно этим я и буду заниматься, пока не привяжут к операционному столу.

— Обед-то продрых, жрать хочешь? — спросил Петька, отвлекая земным от небесного.

Даже думать о еде противно! Да и неуместно перед трагическим событием.

— А что было?

— Щи — хоть портянки полощи, каша — соплей полная чаша, компот — не лезет в рот.

Богатое меню не вдохновило.

— Попить бы чего.

— Давай, подгребай к столу, сообразим напару. Лёшка вырубился.

Сообразили килограммовую банку американской тушёнки, — она в нашей стране, похоже, никогда не кончится — банку консервированной колбасы в смальце того же производства, банку непонятно чьих персиков — большое спасибо тебе, Анфиса, — нарезали зачерствевшего хлеба, покрыли копчёным салом, заварили крепчайшего чаю и, забыв о болячках, предались единственно доступной здесь радости жизни. Тамошнего расстреливаемого ублажают последними чаркой водки и сигарой, а нам, сермякам, и сало сойдёт. Дай бог, чтобы не в последний раз! О-хо-хо! Наелись до отрыжки и осоловело свалились на рабочие места. Можно и спокойно подумать об операции. А лучше — о приятном.

Перед началом нынешнего полевого сезона, убедившись в моей фундаментальной практической и теоретической подготовленности, меня всё-таки перевели в инженеры-геофизики. И даже назначили начальником геофизического отряда на сложном отдалённом участке, выбранном вопреки траперовским требованиям. Правда, назначили устно, без бумажного приказа, наверное, чтобы не зазнался с разгону. Наши руководители — умные люди: мне — лестно, им — выгодно, не надо доплачивать, и все довольны. Так дело пойдёт, на следующий год настоящим начальником отряда стану. Если другая какая скала не подвернётся.

— Лопухов! — я вздрогнул и вернулся в неприятный реальный мир. — Всё спишь да спишь! — почему-то злилась всегда спокойная Ксюша. — Ну и нервы!

— От слабости, — оправдываюсь, возвращаясь к тягучему страху.

— Идём, Жуков ждёт.

До чего неохота! Кряхтя по-стариковски, поднимаюсь, повиснув на костылях, оглядываю, возможно последний раз, последнее пристанище, дорогих товарищей, скафандра и, едва сдерживая слёзы печали расставания, говорю надрывно:

— Если что, считайте коммунистом.

— Топай, — ободрил проснувшийся Алёшка, — мы с Петькой за тебя обязательно вмажем.

Утешенный, поплёлся на Голгофу.

Я всегда думал, что операционная — это что-то очень стерильно-ослепительно-белое с большими сияющими лампами и зеркально кафельным полом, а меня притащили в небольшую прямоугольную комнатёнку с обшарпанным деревянным полом и стенами, выкрашенными до половины в зелёный сортирный цвет. Сверху свешивался убогий жестяной рефлектор, навроде прожектора на свалке, посередине застыл жиденький трубчатый катафалк на детских колёсиках, чтобы легче было вывозить трупы, а в углу под включённым бра разместился стол с наваленным на него сверкающим пыточным инструментом. Иваныч с каким-то кучерявым парнем стояли у окна, о чём-то тихо договариваясь и весело смеясь, радовались предстоящей резне. Из открытой форточки тянуло смертным холодом.

Вошла незнакомая сестра, с ног до головы в белом, коротко предложила:

— Раздевайся.

— Совсем? — спрашиваю упавшим голосом, понимая, что они не хотят марать одежду, которая ещё пригодится другим страдальцам.

— Ты думаешь, тебя позвали за этим? — улыбаясь и искоса поглядывая на женщину, прикрытую целомудренными одеждами, спросил от окна Жуков. Но та не посчитала нужным огрызнуться на сальные завывания кобелиной стаи и молча ждала. Я кое-как дрожащими руками спустил штаны, вылез из них, оставив на полу, легко выскользнул из балахона, бросив там же, и замер в ожидании следующей команды. Должны подбрить шею, чтобы видно было, куда всаживать топор.

— Ложись.

Оглянулся на катафалк, покрытый холодной клеёнкой, и невольно съёжился и от его холода, и от форточной струи, и до того стало жалко себя всего, а не только колено, что впору выброситься в закрытое окно или покончить с собой одним ударом коротенького ножичка, приготовленного на столе.

— Могли бы предупредить, я бы одеяло захватил.

Иваныч совсем развеселился, подошёл ближе.

— Сейчас мы тебя согреем, — и зовёт парня: — Арсен, готовь заморозку.