Ксанус борбощёксчи

Клеопатра велела отрубить пророку голову. Зато пиплы напряглись и часы с боем все-таки изобрели.

_*

Герону Александрийскому наскучило пить пиво. Теплое ли, холодное ли, отечественное или импортное — все едино! Чайку захотелось. Поставил Герон чайник на плиту и ждет, смотрит (а чая-то тогда в Европе не было).

Приходит тут какой-то сморчок-философ, точнее, софист, и говорит:

— Что, Геронушка, чайку захотелось?

— Угу, — отвечает Герон.

— Обломись, заварки нет и еще долго не будет. — Во утверждение своих мыслей софист пристукнул посохом о землю. — Ты до этого не доживешь. А уж я и подавно.

— Так и что ж, — завелся Герон, — мне теперь без чая оставаться, тварь софистская?!

— Не в чае дело, — заметил мудрец. — Взгляни на крышку сосуда, подпрыгивающую от нетерпения. Сие нетерпение природы спустя пару тысяч лет человечество устроит себе на службу. — С этими словами софист откланялся и ушел, не попросив даже подаяния. Герон окончательно расстроился, выключил плиту и, хлебнув на сон грядущий «Разина», улегся спать. Наутро он ничего не помнил.

_*

Петру Первому приспичило устроить железную дорогу; не потешную, а ради транспортных сообщений. «Хрень какая, — думал Петр, — у этих немцев и англичанцев все как надо, а у нас в России через одно место. Вот засада! Окно в эту, как ее, Европу, прорубил? Версаль сделал? Венецию сделал? Вроде бы все сделал. Сделаю-ка теперь железную дорогу с электрической сигнализацией, пусть эти иностранцы усрутся!»

Петр думал долго, настолько, что ему надоело. Лег спать, но сон не шел. Всё государственные дела, понимаешь! Намаявшись, среди ночи царь поднял всех советников и поставил вопрос ребром: либо мы делаем железную дорогу с электрической сигнализацией, либо, блин… короче…

Дело было в октябре 1724 года.

И назвали эту железную дорогу Октябрьской…

_*

Леонардо да Винчи надоело писать от руки. «Вот придумать бы такую машину, — думал великий мастер, — чтобы сама писала». И он наверняка придумал бы ее и сделал, но! Время, время! Проблем было достаточно: подводные лодки, сконструированные Леонардо, погружались, но не всплывали, вертолеты взлетали, но не могли приземлиться, и подобных заморочек было выше крыши. Пришлось нанять секретаря-переписчика.

В назначенный день и час в доме гениального инженера появился молодой человек, одетый со вкусом, хоть и не изысканно, что выдавало в нем происхождение из знатной, пусть и обедневшей семьи. «То, что надо», — подумал Леонардо и спросил:

— Видишь эту кипу рукописей в углу?

— Да, маэстро, — ответил молодой человек.

— Все это надо переписать, и, кроме того, скопировать чертежи. Как у тебя с черчением?

Не говоря ни слова, юноша протянул Леонардо несколько заранее приготовленных образцов, выполненных грамотно и с изрядною старательностью.

— Что ж, — молвил Леонардо, довольно улыбнувшись в бороду знаменитой джокондовской улыбкой, — можешь приступать.

— Один вопрос, маэстро, — произнес молодой человек, оглядывая гору бумаг. — Не скажете ли вы мне, сколько все это весит?

— Весит? — задумался Леонардо да Винчи. — Гигабайта четыре, пожалуй, весит. Даже с гаком.

— Ничего себе кино, — пробормотал юноша, доставая письменные принадлежности.

_*

Александр Сергеевич Пушкин в изнеможении поставил точку и потянулся за шампанским. Шабаш. Поэма окончена. И очень вовремя: сегодня надо сдавать рукопись (поэт никак не мог привыкнуть к дурацкому слову «файл»), аванс давно пропит; собственно говоря, эта емкость — все, что от него осталось. Рука уже была готова сорвать пробку, чтоб замочить бутылку винтом, как выражаются современные аристократы, но тут Александр Сергеевич вспомнил, что перед тем, как засесть за поэму, он отключил спеллер. Так стихотворец поступал всегда, работая, дабы назойливый скрипт не отвлекал своими дурацкими замечаниями. Однако проверить текст на грамотность было необходимо, иначе возникала возможность стать объектом шуток.

Легким щелчком Пушкин втопил F7. Ничего не произошло. «Плохо нажал», — подумал Пушкин, однако ни вторая, ни последующие попытки ничего не принесли.

Это конец, понял поэт. Спеллер грохнулся. Или же его грохнули недруги. Так или иначе, поделать было ничего нельзя: звать мастера нет времени, сам Пушкин разбирался в Ворде как свинья в апельсинах, а сдать непроверенную рукопись означало даже не стать посмешищем, а потерять честь.

Пушкин выхватил пистолет и застрелился. Однако неудачно. Ранение было явно смертельным, но предстояло еще помучиться. «Как же все это нелепо, — думал Александр Сергеевич, харкая кровью, — погибнуть из-за какой-то софтины! Слово-то, слово наимерзейшее! А историки что насочиняют, боже! Свалят ведь на кого-нибудь, гады!»

Перед туманящимся взором поэта на миг всплыло лицо любимого друга Дантеса.

И пропало.

_*

Иван Грозный с яростью смотрит то на оборотную сторону футляра от диска с видеозаписью панк-оперы «Смерть за царя», то на унылую физиономию Малюты Скуратова.