Ксантиппа

Сократ улыбался. Он подал драматургу едва уловимый знак глазами и сделал жест рукой, как будто желая сказать, чтобы о нем не беспокоились. Потом он принялся озабоченно оглядывать галерею, откуда ему неясно послышался голос жены. Аристофан сжал кулаки, потом он выставил ногу вперед и заговорил:

— Крайне сожалею, что почтеннейшая публика недовольна моим произведением. Постараюсь в будущем удовлетворить изысканный вкус моих сограждан. К следующему представлению этой пьесы в нее будут внесены соответственные изменения.

Публика была удовлетворена. Она поблагодарила автора коротким взрывом аплодисментов и стала шумно расходиться. Длинными вереницами двинулись зрители к многочисленным выходам из театра. Проходя мимо ложи Аспазии, они осыпали Сократа и его приятельницу грубой бранью и угрозами. Друзья окружили философа и провели его через сцену к боковому выходу.

Галерея также опустела. Когда один из зрителей вернулся обратно, чтобы поискать забытый платок, он увидал какую-то женщину, лежавшую без чувств между рядами скамеек.

— Вот где были бы кстати спасительные лейки «облаков»! — пробормотал он, тряся незнакомку за плечи.

Она очнулась, открыла глаза, схватилась за голову и стала дико озираться вокруг. Оттолкнув от себя человека, пришедшего ей на помощь, она закричала: «Дитя мое! Дитя мое!» и бросилась бежать.

V

Прибежав домой, Ксантиппа схватила спящего ребенка и принялась осыпать его порывистыми, безумными ласками. Только плач утомленного мальчика привел ее в себя. Тогда мать терпеливо убаюкала его снова и стала дожидаться возвращения мужа. Время летело для нее незаметно: бедную женщину поглощали воспоминания о только что пережитом чудовищном оскорблении. Ей хотелось поджечь город, предать его в руки неприятеля, одним словом, совершить что-нибудь такое, что могло бы утолить ее гнев против этих ужасных афинян. Но вот, мало-помалу, в измученной душе Ксантиппы затеплилась новая надежда. После сегодняшнего грозного предостережения, Сократ должен изменить свой образ жизни и, может быть, ее муж станет, наконец, хорошим хозяином и любящим отцом, как он был раньше мудрейшим из афинян, настолько же возвышаясь над своими согражданами, насколько они постыдно в нем ошибались. Полночь давно уже миновала, как громкий разговор на улице возвестил Ксантиппе о возвращении ее мужа. Она поспешила к двери и увидела, что толпа молодежи, взявшись за руки, пляшет вокруг смеющегося философа, распевая пародию на религиозной гимн. Молодая женщина выбежала на улицу, прорвалась сквозь цепь танцующих и стала упрашивать Сократа поскорее идти домой.

— Спокойной ночи! — сказал он тогда своим веселым друзьям, — вы, легкомысленные люди, опять позабыли, что я женат. Мудрец же должен всегда иметь у себя перед глазами смерть и свою жену.

Ксантиппа не слыхала ни этих слов, ни восторженных восклицаний юношей. Смертельный страх, доведший ее до потери сознания в театре, снова овладел ею, и едва супруги остались одни в своей комнате, жена бросилась на шею Сократу, заливаясь слезами и оплакивая его, как приговоренного к смерти. Видя однако, что Сократ, не возражает ей, она прервала поток своих жалоб и в ужасе воскликнула:

— Неужели ты тоже думаешь, что тебе грозит опасность? Скажи мне, что этого не может быть? Ведь это была только низкая выходка бессовестного проходимца, кропателя комедий, которому надо же о чем-нибудь писать, чтоб не умереть с голоду, не так ли? Да наконец и наглая толпа, хохотавшая в театре, не может достоять из одних душегубов. Не вздумают же они на самом деле сжечь тебя живьем!

— Очень даже возможно, — отвечал Сократ.

Тогда Ксантиппа рванулась вперед, сжала кулаки и воскликнула:

— И ты говоришь о подобных ужасах так спокойно, как будто это тебя нисколько не касается, точно у тебя нет жены и ребенка, которыми тебе следовало бы дорожить больше, чем разными тонкостями философии. Но знай, я не допущу твоей гибели по твоей собственной вине; я скорее готова переломать твои инструменты, сжечь свитки, чем увидеть твою гибель, глупая ты, упрямая голова!

И, в подтверждение своих слов, она схватила один из свитков, лежавших на столике у постели, и разорвала его в клочки.

— Ты ничего не поправишь, уничтожая мои свитки, — возразил философ. — Мне только придется заводить себе новые.

— А на какие деньги, лодырь ты эдакий? — закричала Ксантиппа, не помня себя. — Мне уж давно надоело иметь на своей шее лентяя. Никто бы не стал нападать на тебя и причинять тебе неприятности, если бы ты поступал, как добрые люди. Вон другие обучают богатых учеников и живут себе припеваючи. Но, конечно, ты слишком горд для этого, а вот сидеть на шее у жены тебе не стыдно.

— Не думаю, чтобы до сих пор я поступал таким образом из гордости. Я ничему не учу своих юных друзей, я просто болтаю с ними и стараюсь извлечь какую-нибудь пользу из их ответов. Если же и они узнают что-нибудь полезное в моем обществе, то что из того. Будь я человеком действительно знающим, я охотно пошел бы в учителя и наживал бы деньги. На самом же деле я ничего не знаю.