Крысолов. На берегу

— Не стоит говорить об угрозах, — сказал он. — Мы зависим друг от друга, и я хочу с вами условиться. Я возьму вашу девочку, и она благополучно доедет в Уайтфоллс, даже если мне придется отправить ее через океан лайнером. А вы позаботьтесь о мадемуазель Ружерон и смотрите, чтобы с ней не случилось ничего плохого. Такой уговор подходит нам обоим, и мы сможем расстаться друзьями.

Немец долго, пристально смотрел на него.

— So, — сказал он наконец. — Вы ловкач, мистер англичанин. Вы добились всего, чего хотели.

— Так же, как и вы, — сказал старик.

Немец отложил пистолет и взял листок бумаги.

— Какой ваш адрес в Англии? Я пришлю за вами в августе, когда мы будем в Лондоне.

Они обсудили все до мелочей. Четверть часа спустя майор Диссен поднялся из-за стола.

— Ни слова об этом никому, — повторил он. — Завтра вечером вы отсюда уедете.

Хоуард покачал головой.

— Я не скажу ни слова. Но я хочу, чтобы вы поняли одно. Я все равно охотно взял бы вашу девочку. Мне и в голову не приходило отказаться.

— Это хорошо, — сказал гестаповец. — Откажись вы, я пристрелил бы вас на месте. Было бы слишком опасно выпустить вас из этой комнаты живым.

Он сухо поклонился.

— Auf Wiedersehen[111], — сказал он насмешливо и нажал кнопку звонка на столе.

Дверь отворилась, и часовой отвел Хоуарда по мирным, освещенным луной улицам в тюрьму.

Николь сидела на своей постели и ждала. Как только дверь закрылась, она подошла к нему.

— Что случилось? Вас там мучили?

Старик потрепал ее по плечу.

— Все в порядке, — сказал он. — Ничего такого со мной не сделали.

— Так что же произошло? Чего от вас хотели?

Хоуард сел на тюфяк, Николь подошла и села напротив. Светила луна, в окно проскользнул длинный серебряный луч; откуда-то слабо доносилось гуденье бомбардировщика.

— Послушайте, Николь, — сказал Хоуард, — я не могу рассказать вам, что произошло. Скажу только одно, а вы постарайтесь сразу это забыть. Все обойдется. Очень скоро мы поедем в Англию — все дети и я тоже. А вас освободят, вы вернетесь в Шартр к вашей маме, и гестапо не станет вас беспокоить. Вот так оно теперь будет.

— Но… — Николь задохнулась. — Я не понимаю. Как это удалось?

— Этого я вам объяснить не могу. Больше я ничего не могу сказать, Николь. Но так будет, и совсем скоро.

— Вы очень устали? Вам нездоровится? Это все правда и вам только нельзя рассказать мне, как все устроилось?

Хоуард кивнул.

— Мы поедем завтра или послезавтра.

Он сказал это так твердо, так убежденно, что Николь наконец поверила.

— Я очень, очень рада, — тихо сказала она.

Они долго молчали. Потом девушка сказала:

— Пока вас не было, я сидела тут в темноте и думала, мсье. — В слабом свете старик видел ее профиль, она смотрела в сторону. — Кем-то станут эти дети, когда вырастут. Ронни… мне кажется, он станет инженером, а Маржан солдатом, а Биллем… может быть, юристом или врачом. Роза, конечно, будет примерной матерью, и Шейла, может быть, тоже… или, пожалуй, она станет деловой женщиной, у вас в Англии таких много. А маленький Пьер… знаете, что я о нем думаю? По-моему, он будет художником или писателем, будет увлекать своими идеями многих и многих людей.

— По-моему, это весьма вероятно, — сказал старик.

— С тех пор как Джон погиб, мсье, я была в отчаянии, — тихо продолжала девушка. — Мне казалось, в мире нет ни капли добра, все на свете стало безумно и шатко и гнусно… бог умер или покинул нас и предоставил весь мир Гитлеру. Даже эти малыши обречены страдать без конца.

Она умолкла. Молчал и Хоуард.

— Но теперь мне кажется, я начинаю понимать, что в жизни есть смысл, — вновь заговорила Николь. — Нам с Джоном не суждено было счастья, кроме той недели. Нам предстояло совершить ошибку. Но теперь, через меня и Джона, спасутся дети, уедут из Европы и вырастут под мирным небом… Может быть, для того мы с Джоном и встретились, — продолжала она чуть слышно. — Может быть, через тридцать лет весь мир будет нуждаться в ком-нибудь из этих малышей… Может быть, Ронни, или Биллем, или маленький Пьер сделает для всех людей что-то очень важное, великое… Но так случится потому, что я встретилась с вашим сыном, мсье, хотела показать ему Париж, и мы полюбили друг друга.

Старик перегнулся к ней, взял за руку, и они долго сидели так в полутьме. Потом легли на свои тюфяки и лежали без сна до рассвета.

Следующий день, как и накануне, провели в саду. Детям делать было нечего, они заскучали, маялись, и Николь почти все время старалась их как-нибудь занять, а Хоуард дремал в кресле под деревом. День проходил медленно. В шесть часов подали ужин; потом все тот же официант убрал со стола.

Николь с Хоуардом начали готовить постели для детей. Ефрейтор остановил их; не без труда он дал им понять, что они отсюда уедут.

Хоуард спросил, куда уедут. Немец пожал плечами.

— Nach Paris?[112] — сказал он неуверенно. Он явно ничего не знал.