Крысолов. На берегу

Комичны, скажем, подсчеты отставного генерала — успеют ли они с коллегами прикончить клубные запасы марочного портвейна, прежде чем их самих прикончит радиация? А вера капитана подлодки ВМС США в то, что, погибнув, он непонятным образом возвратится на нетронутую войной родину, чтобы воссоединиться с живыми — в том, другом, измерении — и ожидающими его женой и детьми, напротив, отмечена высокой патетикой. Но из контекста можно понять, что это особые случаи, тогда как общее правило — инерция жизни в планах, что действующие лица строят на ближайшее и отдаленное (!) будущее.

Люди в романе о близком конце рода человеческого ведут себя так, словно тотальный приговор человечеству не произнесен и жизни предстоит править свои циклы до бесконечности. Если б автор нарисовал другую картину, если б люди у него только торопились жить, ловить удовольствия, потакать порокам, искать забвения, короче, вели себя, как «положено» вести перед концом света, это было бы понятно и не так страшно. Но то, что они держатся нормально, что через них неспособная примириться с биологическим финалом жизнь празднует свой будничный ритуал и утверждает свои ценности, — это, повторим, оказывает на воображение воздействие, родственное шоковому.

Последовательно исключавший саму возможность неопределенного, тем более двусмысленного «прочтения» нравственного смысла того, что изображает, Шют и здесь называет вещи своими именами. Один из персонажей, допустим, комментирует: «Бывает тупоумие, которое ничем не остановишь. Я хочу сказать, если сразу несколько сотен миллионов человек вообразят, будто их национальное достоинство требует сбросить на соседей кобальтовую бомбу… ну, тут и ты, и я мало что можем сделать. На одно только можно было надеяться — просветить людей, отучить их от тупоумия». Другой выводит из завершающегося катаклизма нелестный для человечества «урок»: «Никакой это не конец света. Конец только нам. Земля останется такой, как была, только нас на ней не будет. Смею сказать, она прекрасно обойдется без нас… Быть может, мы были слишком глупы и не заслужили такого прекрасного мира». И т. д. По логике вещей, во всем этом нет никакой необходимости: показанное говорит само за себя красноречивее любых пояснений и комментариев к нему. Если такие формулы и имеют смысл, то, видимо, на правах прямого назидания в рамках романа-предупреждения. Правда, все подобные суждения переданы действующим лицам, воспринимаются как их личная эмоциональная реакция на события и поэтому не производят впечатления чего-то неорганичного, чужеродного для поэтики романа.

Наконец еще одна немаловажная особенность. Гибель человечества дана в романе крупным планом, через описание последних месяцев жизни и ухода в небытие нескольких людей если и не идеальных, то, безусловно, симпатичных, достойных и по-своему прекрасных, потому что в каждом из них персонифицированы простые, исконные и пока единственные в мироздании человеческие ценности. Исчезновение человека, по Шюту, — это прежде всего исчезновение целой телесно-духовной вселенной, нравственно-интеллектуального космоса. Интуитивная догадка, что это так, и лежит, возможно, в основе странных, на взгляд нормального человека, поступков некоторых действующих лиц — вроде верности сгинувшей в северном полушарии жене. Дух так же противится уничтожению, как и плоть, и так же торопится запечатлеть себя вопреки неминуемому: «Просто я до самого конца хочу поступать, как должно».

В книге о настоящей войне («Крысолов») перед героями маячит надежда на спасение, развязка их судьбы непредсказуема. В книге о войне вымышленной («На берегу») конец однозначно предвидим и неизбежен, выхода нет, надежды тоже. Обозримое будущее представлялось писателю чудовищней всех ужасов пережитого прошлого и длящегося настоящего. Глядя из сегодняшнего дня, можно, разумеется, видеть, что Невил Шют не был свободен от известных иллюзий и стереотипов политического мышления своего времени — читатель их отметит, но проницательности ему было не занимать. Впрочем, малый налет сентиментальности и старомодной чистоты рисунка с течением лет придает его лучшим книгам своеобразное очарование, а уж мастерство рассказчика и честность художника не дают им кануть в забвение. Бестселлеры тем хороши, что их читают многие. Можно надеяться, что романы Шюта будут читать и тогда, когда обе мировые войны еще больше отдалятся во времени, а ядерное противостояние отойдет в глубокое прошлое: как-никак, люди во всех поколениях любят драматические истории и страшные сказки.

Если же читать его будет некому, значит, здравый смысл не сумел, говоря словами персонажа из романа «На берегу», «просветить людей, отучить их от тупоумия». В таком случае Невилу Шюту останется лишь грустно поздравить самого себя с воплощением еще одного его провидения — там, откуда он наблюдает за нашей маленькой Землей.

В. Скороденко.