Крысиная башня-2

Не убили. Более того, когда через некоторое время, изрядно замёрзнув лёжа на снегу, и некоторое время уже слыша совсем неожиданные тут звуки: рык мотора явно не БМП и Барса; вой сирены вдруг совсем близко; согласованный грохот нескольких пулемётов одновременно; выстрелы и взрывы; он всё же поднял голову, то понял, что поступил правильно: несколько человек лежало недвижимыми, так и недобежав до окопов «противника», один БМП скрылся за гребнем Пригорка и сейчас там доносилась сумасшедшая стрельба; а злесь, в «предполье», здоровенный раскрашенный угловатый монстр, протаранив Барса, лупил по окопам несколькими пулемётами; а за ним, дальше, горел БМП. Валялся красный обшарпанный цилиндр огнетушителя, который тащил Голый…

Явно что-то пошло не так. И Толстый совсем не планировал разбираться, что же «не так», это была совсем «не его война». И он стал отползать — задом-задом, боком-боком, не забыв, впрочем, и ружьё прихватить с собой. Куда? Да чёрт знает. Он не ассоциировал себя с отрядовцами и дружинниками, пусть даже «героически бившимися» сейчас там, наверху; скорее он ассоциировал себя с теми неподвижными телами возле окопов. И то, что он был ещё жив — это несомненный, пусть, возможно, и временный, подарок судьбы! Ну и надо пользоваться. А там, дальше — что будет то будет.

Ну, он и отползал; а потом ещё краем глаза увидел, как кто-то ещё неподалёку отползает… да это же староста, Борис Андреевич; перед которым испытывали непонятный страх и Витька, и, кажется даже Гришка. Он тоже отползал; а потом, встал и рысцой, насколько позволял рыхлый снег, побежал по направлению к Озерью. Не задаваясь вопросом что это он так, Толстый выждал некоторое время, и тоже побежал к деревне. Бориса Андреевича он вскоре потерял из виду. А за спиной-справа всё громыхало, трещали, отдаляясь, выстрелы. Ну и пусть. «Это не моя война».

* * *

Добравшись до деревни, он первым делом отправился, конечно же, в привычную казарму. Не к тётке же, которая не то что выгнала его, но, отправив в дружину, ясно дала понять, что возвращаться ему не надо.

Около казармы, он, наконец, избавился от гнетущего ощущения, что в него вот-вот может ляпнуть пуля. В деревне было хорошо. Дымились трубы. Не в казарме, конечно, но вообще. Затоптанная и заплёванная «площадь» перед казармой; памятный столб, возле которого казнили Веретенникова — «лобное место», как назвал кто-то. Туалет на четыре очка. Теперь с него не только уже сорвали двери, но и оторвали часть досок со стен, отчего он стоял накренясь, грозя вот-вот обрушить крышу на голову кого-нибудь из «посетителей». Всё, конечно же, было сожжено в печке, в казарме. И никого — Гришка и Хронов выгнали всех, не оставили никого, даже больных. Тишина… только на Пригорке, вдали, стучат выстрелы; но уже совсем не так бойко, как раньше.

Он подошёл к туалету справить малую нужду — и его затошнило. Доски-помост с пола были тоже давно сорваны, яма переполнилась фекалиями; и на днях ещё кто-то, после постирушек, навыливал туда несколько вёдер тёплой воды с какой-то бог где и как достанной химией, — и сейчас «очки» представляли собой тошнотно воняющие, не замёрзшие, несмотря на морозец, болота. Пришлось свернуть за угол казармы, и облегчиться в жёлтый, весь зассанный снег на углу.

Потом прошёл в казарму. Двери были не заперты, ключ от замка давно потеряли. Собственно, и брать в казарме было нечего — всё более-менее ценное личное, что не хотелось чтоб спёрли, дружинники или таскали с собой и на себе, или ныкали у родственников на деревне.

Холодно, но всё же без ветра, и чуть теплее, чем на улице. Интересно, чем там, на Пригорке, закончилось; и закончилось ли? Мелькнула мысль «организовать» себе какую-нибудь рану, типа фронтового самострельства, — вот, вроде, из-за неё и вынужден был вернуться… А, не поможет! Нет, не поможет! Никому ничего не объяснишь и не докажешь, даже если бы и с самой настоящей раной. Хоть ты здесь подыхай! — всем всё пофиг. На этот счёт Толстый давно не заблуждался.

В последнее время он понял насчёт себя одну вещь: что сильно мешают мысли о том, «а что будет дальше». Мучают, свербят. Он смотрел на других «дружинников» и «отрядовцев», и понимал, почему им, многим из них, без образования и, кажется иной раз, и без мыслей вообще, проще живётся — да они просто не думают о том, что будет завтра! Он попробовал так жить — и, действительно, это помогло! Да не то что помогло; а и вообще, пожалуй, только это и помогало ему влачить своё существование: то, что он научился запрещать себе думать о будущем. «День прожил — и чёрт с ним!» — как говорил кто-то из «основных». Так действительно было проще — а то давно бы уже вздёрнулся б, или подставился б под пулю, как тот мужик, вздумавший спорить с Хроновым.