Тут Спец откровенно заржал — я первый раз видел как он смеётся. Нет, не смеётся — реально ржёт, как от очень в тему рассказанного анекдота. Даже слёзы у него от смеха потекли; и он, поставив каляску на тормоз, достал из кармана платок и стал им вытирать глаза, приподняв чёрные очки. Мелькнул накрепко зажмуренный веком глаз без выпуклости глазного яблока под ним, и шрам, пересекающий бровь и веко.
— Туалет!.. Тёплый, да, с музыкой и цветочными запахами!.. Ай, молодец! Со строгой старушкой на входе, продающей билетики, и с тёплым вентилятором для осушки рук! Ну, молодец!.. Айша, скажи ему!
Тоже отсмеявшаяся Айша прояснила ситуацию.
Оказывается этот мужик, который «с фронтира», то есть с дальнего поста, когда-то, ещё до начала «всего этого», похоронил тут, на кладбище, свою тёщу. Кладбище хотя и старое, и с середины прошлого века имеющее статус «военного», и с того же примерно периода на нём гражданских никого не хоронили, кроме как каких-нибудь больших начальников или артистов, за большие заслуги, — потому что в центре города, — но если у кого тут были уже родственники похоронены, тем «в оградку» подхоранивали, то есть разрешали.
Вот и тёщу того мужика как-то так удалось похоронить — в центре города.
А баба была, судя по всему, зловредная — ужас! Сколько с тем мужиком в одной квартире жила — столько лет ему ежедневно жизнь отравляла. Уж он её терпел-терпел — из-за жены и дочки. А потом она умерла — и видишь, тоже пришлось выкручиваться, чтобы её не где-нибудь на окраине, а тут!.. В общем, помотала она нервы мужику по-полной.
А потом БП случился.
А потом у мужика жена умерла.
Ну и, от всего этого, он, видать, немного умом подвинулся — совсем немного, и для общества неопасно. Просто ходит теперь каждый день на кладбище и мстит тёще. Мстит тем, что какает на её могилу. Срёт, если проще сказать. И уделал её холмик уже по-полной, но не перестаёт. Каждый день. Как по расписанию. Его распорядок уже и на посту знают, и не реагируют; хотя, конечно, отслеживают перемещения — мало ли что. Вот такой вот кадр вам сегодня встретился. Да.
Мы с батей тоже посмеялись. Да, бывает. Много очень событий в последний год случилось — у многих «крыши протекли». У этого хоть ещё достаточно безобидно. Вот у мамы… А, ччччерт, опять вспомнил! Говорил же себе — не вспоминать!
ЖЕКСОН-«БАБАХ»
Прошли в спецов «кабинет» — небольшую комнату на первом этаже поповского дома. Чо тут раньше было непонятно, а сейчас, вишь, «кабинет» Спеца: письменный стол, на столе разобранный автомат, патроны… Диван у стены, застеленный мохнатым покрывалом. И тепло. Неуютно только — ни зановесок, ни тюли на окне; ни картинок каких по стенам — оно понятно, нафиг это Спецу. Вот пара чистеньких, ухоженных ручных пулемётов у стены — это да. И штабель ящиков, — зелёные, с ручками; видать с патронами.
Батя, как и я, когда вошли, тоже косяка даванул на такое богатство, но ничего не сказал. Айша засуетилась насчёт чаю, спросила, не голодны ли мы — так принято. Кушать мы отказались, а для чая или там кофе она стала кипятить воду на электрической (электрической!) плитке. Угу, кучеряво они тут живут, ничо себе.
Батя коротко изложил просьбу насчёт пулемёта — типа чтоб отчистить и привести в товарный вид. Внешне. И ещё…
Тут Спец сказал, что нечего тут всем заседать — не коллоквиум небось; и пусть мальчик пока принесёт агрегат к Евгению в мастерскую — знаешь, юноша, где оружейная мастерская у нас?.. Вот и сходи. Донесёшь, не тяжело тебе будет?..
Я только фыркнул — опять «мальчиком» меня, ну, хоть «юношей» потом — и то лучше. Конечно принесу, о чём базар. Где мастерская Бабаха я знал с прошлых раз; ну, хоть больше ни на чо не припахали — и то хлеб. Взял у бати ключи от джипа, пошёл за пулемётом.
«Агрегат» реально был тяжёлым и неудобным; а главное — чудовищно грязным, закопченным; и если б мы его перед перевозкой не упаковали в чью-то штору, я б увозился как поросёнок; а так ничо. Только что тащить его в этой перевязке неудобно.
Припёр его в мастерскую к Жексону; попинал в дверь — он открыл.
В мастерской пахло какой-то химической гадостью; играла музыка — что-то из американского.
Вошёл; брякнул «агрегат» рядом со столом-верстаком на стул; поздоровались за руку — руки у него были грязные, вытирал предварительно тряпкой; и сам — в клеёнчатом грязном фартуке ниже колен.
Жексон был рад меня видеть — хоть, говорит, свежее лицо; а то всё время одни и те же рожи.
— Ого, чо это ты припёр? Никак кулемёт?
— Угу. Только он горелый сильно. Ну, тот, с БээМПехи, что я сжёг, — помнишь, рассказывал.
— Нах он нам?
— Это не вам, это нам. Там батя сейчас со Спецом перетирают — хотим, чтобы он походил на «как настоящий»; и ещё, если б с него можно было хотя б короткую прострочить — вааща бэнч! Могеш?