Крыши наших домов

— Между прочим, он перворазрядник по легкой атлетике.

— Бросьте вы, старшина! — с неожиданной злостью сказал младший лейтенант. — Вам это кажется невесть каким подвигом, что ли? Мы говорим о человеке, а не о перворазряднике. И вообще...

Эта мгновенная вспышка сразу объяснила мне многое. Стало быть, не очень-то они ладят — старшина и младший лейтенант Чернецкий. Конечно, Шустова оскорбляет такая манера разговора. Все повторяется. Чернецкий годится ему в сыновья. Кроме того, служит на границе всего ничего. Я должен был сказать ему это. Я старался говорить мягче, но у меня мягко не получалось.

— Мне не нравится ваш тон, товарищ младший лейтенант. Старшина служит на границе двадцать пять лет — больше, чем вы живете на свете, и умеет разбираться в людях.

У Чернецкого запрыгали губы. Я знал, что он обидится на меня, но я не мог поступить иначе. Пусть обижается сколько ему угодно. Он не должен повторять мои ошибки.

— Поехали дальше. Гусев?

Чернецкий упрямо смотрел в окно.

— Может быть, — сказал он, — вам, товарищ капитан, более полно ответит старшина. По-моему, Гусев просто... просто тупица.

— Кирилл Петрович, — тихо сказал я младшему лейтенанту, — знаете, я просто боюсь спрашивать вас о ком-нибудь еще. Боюсь, что тогда, если поверить вам, застава окажется укомплектованной тупицами, болтунами, а то — не приведи бог! — еще и кретинами. Как же так? Неужели в этих людях нет ничего доброго! Ни единого просвета?

— Я не искал просветы, товарищ капитан. У меня другие заботы.

— Какие же?

— Охранять государственную границу.

— Вот как? И вы охраняли ее в одиночестве? Или все-таки с этими... тупицами и болтунами?

Я с трудом подавлял в себе растущее раздражение. Теперь меня раздражали и этот басок, и этот румянец. «Прекрати, — оборвал я сам себя. — Не хватает только с первого же дня переругиваться со своим заместителем. Ты без него здесь окажешься как без рук. Ну, мальчишка, горячая голова, рубит с плеча — так ведь это все пройдет, должно пройти! У тебя самого характерец далеко не ангельский».

Но дело было сделано. Я поднялся. Поднялся и младший лейтенант.

— Отдыхайте, Кирилл Петрович, — сказал я, — а мы со старшиной пройдем по участку. В случае чего вызову.

Он промолчал, поняв, что я не хочу, чтобы он сопровождал меня. Я действительно не хотел этого. Мне надо было как-то смирить совсем ненужное раздражение.

— Я только на минуту зайду домой, и мы пойдем.

— Может быть, в столовую, товарищ капитан?

Нет, я не хочу есть. Я только возьму пистолет. Я хочу увидеть наконец-то эти камни и болота, камни и болота на краю нашей земли.

Он был удивительно длинным, тот первый день на новой заставе. Опять впереди меня шел старшина Шустов, опять я видел его узкую спину и острые плечи. Под ногами у нас была хорошо утрамбованная тропа, и дождь ничего не мог поделать с ней. Казалось, среди жухлой прошлогодней травы проложена вьющаяся асфальтовая дорожка.

Тропа вывела нас на косогор, и тогда разом открылись взгляду огромные пространства, величественные в своей неподвижности. Я увидел озеро, сине-белое, потому что возле горбатых, поросших елками каменистых островков еще плавали нерастаявшие льдины. Сами островки с этими елками-шерстью напоминали каких-то животных, выплывших из озерных глубин и мирно дремлющих на поверхности.

Было тихо, совсем тихо, даже рыба не плескала в прибрежных повалившихся камышах — ей еще рано играть. Только ветер иногда врывался в рощу позади нас, и тогда обнаженные ветки начинали тереться, стучать, и казалось, что через рощу продирается большое шумное стадо.

Внизу, под нами, у подножья косогора была контрольно-следовая полоса. Но сама граница проходила дальше, по середине озера, — тот берег был уже чужим...

В этой тишине и неподвижности любое перемещение заметно сразу. Краем глаза я уловил сначала какое-то движение и увидел мелькающую белую точку. Словно бы ветром сорвало десятки полотенец, и они летели все вместе, размахивая бахромой. Ветер прижал их к воде, машущие полотенца опускались и опускались, пока не коснулись озера.

Лебеди!

Я впервые видел лебединую стаю. Лебеди сели и тянули шеи, призывно трубя, как будто их могли услышать другие, летящие следом.

— Рано прилетели, — сказал Шустов. — Я уже заметил: если лебедь летит рано — весна будет жаркой.

С трудом отрываюсь от этого видения.

Дозорная тропа сворачивает влево, мы идем вдоль границы, и Шустов, не оборачиваясь, говорит:

— Здесь хорошо: озеро, большой обзор. А вот подальше сложнее. Озеро кончается, протока, болотца...

Я это знаю. Я уже видел это на карте — и протоку, и болотца, и хутор на сопредельной стороне. Тропа начинает хлюпать под ногами. Кругом нас низенькие сосенки и березы, выросшие вкривь и вкось, — им никогда не стать большими деревьями. Здесь стоит затхлый запах болота. Летом он станет густым и вязким от болиголова: вон сколько стеблей торчит, с зонтиками наверху!

Протока появилась неожиданно. Меж чахлых берез мелькнула полоска воды, и мы вышли к ней. Слева громоздилась вышка. Часовой глядел на нас.

— Поднимемся, — сказал я Шустову.

Старшина глянул на часового, усмехнулся: