Крыша мира

На четвертую ночь: тихо. Слушаем: нет, не подает голоса тигрица. Даже не по себе как-то стало: привыкли мы к ее плачу за три ночи. А тут вдруг — молчит. Что с нею, с бедной, сталось? Ночь проспали, а на заре — слышим — крик, вой по кишлаку. Выскочили в чем были, смотрим — бежит народ к сакле охотника. И мы туда. Дверь взломана, пол, стены все — кровью замызганы: от охотника, жены его, матери, четырех детей — клочья одни. И от выбитой двери к реке — громадными радостными скачками — тяжелый тигровый след.

«Терпела мать, пока знала, что дети живы. Как перестали отвечать — подумала: убиты. Для ради своей тоски не поплыла через реку, ради мести — переплыла», — так говорили туземцы.

— Случай действительно особый, — блаженно потянулся, обтирая жирные после плова руки, Жорж. — Но у нас нет котят: есть старая крыса — Саллаэддин, есть шальной щенок — Гассанка, есть — не скажу кто — джевачи, но котят, тем более тигровой масти, точно нет. Выпить теперь чаю — и спать. Меня поламывает-таки после сегодняшней степной меланхолии: шутка ли — шестьдесят верст по эдакой пакости: пекло сверху, ковыль на дороге. И ничего больше.

* * *

Луна поднималась: круглая, темная, красная. Расплавленной медью казались мутные быстрые рябые воды. Бесшумно чертила потемнелый воздух черными крыльями ночная птица у самой юрты. С того берега насмешливо шелестели, припадая друг к другу, сухою ласкою высокие прямые камыши. И лошади успокоились: они жевали ячмень, довольно пофыркивая. Но люди долго еще были прикованы глазами к берегу Бугая, и от костров шел к нам сквозь решетку раскрытой юрты жуткий сдержанный шепот:

«Тигр на берегу»…

* * *

Заря отогнала жуть от нашей стоянки. Чуть свет — стали вязать из турсуков[7] плоты. На плот восемь турсуков, по четыре в ряд. Накладывают их на раму из арчовых жердей. Такой плот может поднять троих людей, не больше. Привезенных турсуков хватило на два плота: на одном разместились мы с Жоржем и караул-беги; на втором Гассан, Салла и джевачи. Сидеть неудобно: турсуки надуты слабо, оседают, пузырятся от каждого движения; малейшее неосторожное движение — осядут. С какою охотой переправился бы я попросту вплавь, по-скифски, так, как будут переправляться остальные: платье, седло, оружие — на связку камыша, подвязанную к конскому хвосту, и, нагим, придерживая коня за гриву!.. Но этикет требует «почетной» переправы — без напряжения с нашей стороны. И мы покорно сидим, пока плот привязывают накрепко к хвосту коня, у шеи которого барахтается уже в воде туземец в красной чалме и синих бязевых штанах; так сказать, рулевой: он дает коню направление.

Едва тронулись — плот задергало, закружило, вправо, влево, сбивая вниз но течению волочившего нас коня. Саженях в десяти от берега лопнул турсук, с шипом выпустя воздух. Тотчас следом — второй. Мы осели настолько, что под седла, на которых сидели, проступила вода. Караул-беги поспешил нас заверить, однако, что на крайний случай можно продержаться и на пяти турсуках. Только если два еще лопнут — придется бросаться вплавь, чтобы не пустить ко дну сложенные на нашем плоту вьюки и седла.

Пристали, впрочем, благополучно — у широкой отмели, от которой внутрь острова вела большая просека с глубокими канавами по обе стороны. Река за нами еще пестрела чалмами всадников и гривами разномастных коней: среди конских голов нелепо и беспомощно мотался на волнах второй — как и наш, кренившийся уже одним боком — плот.

На отмели тихо: чуть шелестит распушенными верхушками заросль.

Переправа заняла около часу: пока обсушивались, пока заседлывали коней…

Как только втянулись в камыши — снова захватила, надвинулась мысль о тиграх. Она чувствовалась одинаково на всех: и на конях и на людях. Едут молча, шарят беспокойными глазами по придорожным камышам: отрывисто прихрапывают, дергая повод, и прядают лошади.

— Почтительно прошу, — шепчет, равняясь со мною, джевачи, — держи винтовку наготове, таксыр… Накличут они тигра. О чем думаешь — то и приходит: а весь караван — об одном. Не миновать… А как стрелять будешь — сойди с коня. Конь горный, непривычный, бросится.

Винтовка у меня и без предупреждений поперек седла. Караул-беги на этот раз звука не подал: клятва, видимо, клятвой, а когти — когтями. Я готов к встрече. Но от подшептывания джевачи, от хмурого молчания джигитов, от нервных вздергиваний караул-беги, поминутно подминающего под колени шуршащие полы канаусового яркого халата, от напряженности ушей горячащегося Аримана и у меня, против воли, холодной змейкой бежит по плечам жуть ожидания…

Сквозь просветы камышей возникают голубые застылые озера Бугая, мирно плавают стайки диких уток, чибисов, еще каких-то водяных птах. Зеленеет густая водоросль. Поднял от водопоя клыкастую ощеренную голову кабан, смотрит злыми маленькими глазками, но не бежит. Знает: в Бугае нет охоты — заповедное место.