Крыша мира

— Святым живем, — ответил старик, лукаво сощурясь. — Не будем обряда держать — разгневается святой Ходжа-Исхак, загибнет кишлак с голоду.

Мы насторожились.

— Прославь же нам святого Исхака, — начал я должной формулой.

Но старшина, не отвечая, стал всматриваться в тропу, сматывавшуюся с восточного хребта: по ней сколопендрой сползала вереница людей, пеших, с посохами.

— Богомольцы идут. На поклонение святому Исхаку. Придется вам потесниться: прибежище богомольцам — мечеть; нет иного места.

— А где же у вас Исхак?

Старик указал на отвес массива в тупике ущелья над сосновою рощей.

— Что же ты раньше не сказал нам?

— А ты спрашивал? — Он засмеялся одними глазами. — Только дурак говорит, когда его не спрашивают.

Караван богомольцев медленно подтягивался к нам, качая посохи с подвязанными к ним тыквами.

— По обету идут, — вполголоса сказал старшина. — Из Гиссара: одежда свидетельствует.

Поднялись. Действительно, из Гиссара. Числом тридцать два. Стариков мало, больше — молодые и крепкие.

— Ну и путь! Иные — от дальних концов — третью уже неделю в дороге.

— Как же так? Что же, полевых работ у вас нет, что ли, что в страдную пору ушли на богомолье?

— Как не быть работам! Потому и ушли. Невелика заслуга — богу послужить в свободное время. Святому угода — когда в запустение от молитвы приходит дом.

— Воистину, — кивает елейным ставший старшина. — И привел вас Аллах — сколь милостиво: в самую джуму.

— Торопились к этому дню, высокопочтенный, чтобы совершить великий намаз на глазах у святого — прибыточнее будет молитвенный помол.

— Слово — истинно. Сколько баранов потребуется на трапезу вашему благочестию?

Староста богомольцев, с которым шел разговор, замялся:

— Не в посте ли надлежит предстать перед угодником? От дому, сколько ни шли, — держим пост.

— Истинное благочестие. Но ныне, в Макшевате, на святой земле — разрешает блаженный Исхак обет поста. Кончен путь, явлен подвиг искания: время пожать плод. Тяжел последний подъем к святому месту, требует силы телесной от слабого духом. И баран святого Исхака, здешний баран, не подобен баранам придорожных чой-ханэ. Осенен и он частицею горней благодати.

Прибывшие переглянулись.

— А цена благодатному барану?

Старшина строго посмотрел на спросившего.

— Какая может быть цена на освященной земле: не базар здесь — понимать надо. По усердию богомольца — плата: дают четыре, и пять, и десять теньга: по достатку и по усердию.

Пошептались, посчитали по четкам (у каждого за поясом). Заказали двух на сегодня.

— На тридцать два человека — двух? — Старшина, заметно поморщившись, ушел.

Богомольцы стали располагаться на ночлег. Почтительно поглядывают на белые чалмы Гассана и Саллаэддина.

В горах строг обычай чалм. Зеленая — для хаджи, посетившего на паломничестве Мекку; белая — для муллы, для ученого и для знатного, потому что знатность — замена учености. А не ходжам, не ученым, не муллам, незнатным — цветные чалмы. Обычай тверд. У Саллы и Гассана белые чалмы, значит — муллы.

— Из Бухары или Самарканда?

— Из Самарканда.

— Чох якши! Не разделят ли достойные учителя трапезы с богомольцами Гиссара?

Достойные не отказались. После трапезы старший из гиссарцев сложил кулдуком — на поклон — руки.

— Мулла-Гассан, просьба собравшихся. Из темных гор пришли. И муллы наши — темные, горные муллы: какой у них разговор и какие книги! Коран да Искандер-намэ, других нет. Ты и мулла-Саллаэддин — от славного, от ученого, от святого Тимурова города. Может быть, и в Бухаре были?

— Были, — кивает бородою Салла, видимо уязвленный, что богомольцы признали Гассана за старшего, хотя он моложе и борода у него в четыре раза короче. Все от его смелости: говорит много, крепко говорит, — кажет ученым.

— Бухара после Мекки второе место свету, — склоняется богомолец. — Озарение! Потому просьба собравшихся: пришли богомольцами, хотим услышать о божественном от вас, носителей знания.

У Гассанки заискрились в глазах лукавые огоньки:

— Мулла-Саллаэддин, как старший: просвети верующих!

Салла от неожиданности поперхнулся насвоем: только что заложил за щеку добрую щепоть табаку. Подвох ясен: как и Гассан, Саллаэддин неграмотный. Оба наши джигита носят белые чалмы потому только, что, по понятию их, неудобно нам, людям, приехавшим «из самого Петербурга», а стало быть, людям именитым, иметь в сопровождении своем пестрые чалмы, что носят простые возчики-арбакеши. Нашей именитостью повышаются в ранге своем и они: от пестрой чалмы — до белой. Для горожанина такое суждение оправданно, для горца — нет: строг, говорю я, в горах обычай чалм. Саллаэддину и Гассану нельзя признаться гиссарцам. Оттого так смущен Салла.

Паломник снова сложил кулаком руки:

— Мулла-Саллаэддин, просим.

Ласкает слух — пусть незаслуженный титул… Салла польщен, Салла надувается, Салла гладит бороду. Подумав, говорит, с опаскою выговаривая слова:

— Первый закон медресе Улуг-бека, первого на Регистане, ибо он стоит посреди трех: говорит младший. Гассан младше, ему слово.

Глаза Гассана разгораются еще лукавее, еще задорнее.