Крымский цикл (сборник)

Поразительно, но факт. Никто в эти минуты не стрелял, ни мы, ни они. Я хотел было после боя спросить поручика Успенского, что он делал со своим «гочкисом», но не стал. Не стал, потому что на его месте я бы поступил, судя по всему, так же.

Для полноты картины хорошо бы написать, что в эти минуты мы запели, песню подхватили соседи, и наша славная боевая песнь сокрушила дух большевиков… Нет, мы не пели. Мы шли молча, они так же молча стояли, и тут я понял, что сейчас они попятятся. Такие мгновения иногда можно угадать, и я угадал. И вот они отступили… на шаг… на два… Причем, мы по-прежнему смотрели друг другу в лицо, никто не показал спины, они именно пятились.

Еще раз перечитал я эти строки и подумал, что стоило бы любому их «краскому» скомандовать «Огонь!», и нашу цепь смел бы первый же винтовочный залп. Вот уж таинственная русская душа… Господа европейцы уверяют, что на войне очень нужны психологи. Ну, на нашей войне куда важнее психиатры. Пусть они все это объяснят, ежели смогут…

Возможно, еще минута-другая, и красные, очухавшись, смели бы нас, как пух, и ворвались бы в город, но тут слева и справа послышался свист, конский топот, кто-то завопил: «Держись, сорокинцы!», и грянуло «ура». Это мчалась Донская бригада Морозова. Почти одновременно справа, со стороны железнодорожной ветки, ударили пушки, и бронепоезд «Орел» двинулся во фланг красным.

Тут уж обошлось без команд. Кто-то заорал: «Сдавайтесь, сволочи», и мы рванули вперед, толпа метнулась кто куда, бросая оружие, спотыкаясь, падая в грязь и снова поднимаясь, чтобы упасть под саблями морозовцев. В общем, и тут инстинкт сработал верно: красные разделились на две части и попытались обойти Уйшунь с востока и с запада, но бронепоезд лупил из всех пушек, а Донская бригада и не думала отставать. Не знаю, много ли дошло до Перекопа. Во всяком случае, через несколько минут перед нашей цепью стояло несколько сот красных орлов, бросивших винтовки, а потому уцелевших, а шум боя, постепенно удаляясь, перемещался куда-то к северу.

Тут только мы поняли, сколько стоила нам эта последняя атака. Во всяком случае, я приказал взводным, чтобы пленные сами складывали винтовки и прочую амуницию у наших окопов.

Винтовки сносили медленно, очевидно, красные тоже двигались из последних сил, а я тем временем, уже успел перекурить, подозвал прапорщика Немно и поинтересовался о смысле его странных пассов во время атаки. Прапорщик блеснул отчаянными черными глазами и вполне серьезно объяснил, что этими жестами у них, у цыган, останавливают взбесившихся лошадей. Я покачал головой, не имея сил комментировать его заявление, а прапорщик улыбнулся как ни в чем не бывало, и пошел разбираться с пленными.

Пленных было действительно много. Столько мы не брали уж давно, наверное, с весенней кампании 19-го. Пока сносили оружие, пока красных орлов выстраивали, чтобы гнать в тыл, я крикнул поручику Успенскому, чтобы он привел мне кого-нибудь из командного состава. Поручик, похоже,решил, что мне не терпится лично порешить какого-нибудь красного героя, и вскоре притащил, злорадно усмехаясь, худенького паренька с большой красной нашивкой на рукаве. Оказалось, что это мой, так сказать, коллега, ротный командир с вполне русской фамилией . Вообще-то говоря, «язык» нам был не нужен, разведывательные данные были ни к чему – и так ясно, дырявить его из нагана я тем более не собирался, но в этот день все, похоже, совершали странные поступки. Я усадил «краскома» рядом, он достал кисет с махоркой и стал вертеть «козью ногу». Руки у него дрожали, и самокрутка не сворачивалась. Поручик Успенский, не выдержав издевательства над ни в чем не повинной «козьей ногой», сунул пленному «Мемфис», и мы закурили, глядя на обезображенную воронками степь, среди которой там и сям лежали мертвецы в грязных серых шинелях.

Наконец, я спросил его то, ради чего он мне, собственно, и понадобился. Наверное, из его ответа я надеялся узнать и другое – почему не стреляли мы.

Господин «краском» долго молчал, затягиваясь «Мемфисом», и, наокнец, тихо проговорил, что несколько раз хотел скомандовать «Огонь!», но не смог. Больше он ничего не сказал, да этого и не требовалось.

Тем временем конвой из первой роты уже гнал пленных куда-то к центру Уйшуни, а штабс-капитан Дьяков оживленно о чем-то совещался с соседом слева, высоким моложавым подполковником, командиром Пинско-Волынского батальона. Я подошел к ним и узнал кое-что новое.