Крылья ужаса. Рассказы

– Ну-с, с вами пока всё, – вздохнул Павел. – Мне, господа, действительно жутко бывает вспоминать некоторые свои жизни – и волосы у меня встают дыбом при этом. Внутрь кожи причём. В отличие от вас я их прекрасно помню, без всякой магии и гадания… Ну-с, приступим к трупу. – Он посмотрел на синеватого в человечьем мундире. (Условно будем называть труп Евгением. Имя благозвучное.)

Павлуша, то есть жутковатый дух, воплощённый в человека, стал испытывать свои карты.

Минут через двадцать он облегчённо вздохнул.

– Ну что ж, подведём итоги. Женя, – обратился он к трупу. – Что ж ты так сплоховал-то, а, Жень? Рассказать? Что краснеешь как рак, а ещё труп? Валерьянки, что ли, поднести? А то, я гляжу, в обморок скоро упадёшь. Милый…

Труп захрипел, изо рта выползла чёрная, как смерть, слюна, один глаз закрылся, другой обезумел, и из прогнившего рта раздался испуганный хруст:

– Не говори, не говори…

– Как это не говори? Многого хочешь! – Но Павлуша всё-таки задумался.

Глаза у Паши были совершенно нечеловечьи, при общей нормальности всей фигуры и телодвижений. Ненашесть глаз выражалась в отсутствии всякого выражения в них, кроме одного бесконечного и непонятного холода, отрицающего всё живое.

– Не говорить, – засомневался тем не менее Павел. – Тебе жалко себя? Ну-ну… А тебе понятно твоё настоящее, понятно, кто тобой управляет? Каков твой хозяин? Не дай Бог даже мне с ним встретиться. И почему он с тобой, с таким трупцом, связался? Зачем ты ему нужен? Вот это для меня тайна, Евгений, правду говорю, тайна… Не хрипи, не хрипи… Не скажу я о тебе ничего, и так уж помер, хватит с тебя. Хочешь незнания – бери его. Мне не жалко. Мне, Женя, на все эти ваши страдания наплевать. Не этого я хочу от вас.

И Павел внезапно замолчал.

Вдруг в тишине раздался голос одной головы (вторая молчала):

– А чего же ты хочешь от нас?

Дух помедлил.

– Ну хорошо, я скажу, чего я хочу от вас, – проговорил наконец Павел и произнёс дальше очень чётко и ясно в напряжённой тишине: – Я хочу, чтобы вы признали всем сердцем, что Бог жесток и несправедлив.

Медведь рявкнул, другие остолбенели, даже труп. Опять наступило молчание.

– Но ведь жизнь-то от Него, – робко прошипел труп.

– Ну и что? – ответил Павел. – И смерть тоже от него.

– Что вы нас в угол загоняете! – вдруг закричали сразу две головы. – Что вы здесь, в конце концов, богохульством занимаетесь? Мало того, что вы и так нас опозорили, меня – Арнольда и Эдуарда, да ещё на труп нагнали страху… Да что же это такое, на Земле мы или в аду?!

– Да на кого же нам теперь надеяться?! – вдруг завыл непонятным голосом медведь, к которому внезапно вернулся прежний, уже как будто умерший разум. Только Павлуша мог понимать его речь. – Я лет восемьсот, наверное, – продолжал вопить он, – по здешним меркам провёл в аду, под Вселенной, в кромешной тьме и ненависти, все сны мои были в крови, я не знаю, где я и что со мной, и боли много было нетленной, вот что я выстрадал. И всё-таки я Его люблю, ибо от Него жизнь. Люблю, и всё… И теперь люблю.

Павел побледнел и ничего не возражал.

Медведь по-прежнему ревел:

– Да, я могу и рёвом славить Его. Я ничего не понимаю о творении, но я есть, даже в аду, и не сбивайте меня с толку, чёрт вас всех возьми, я был беспощадный преступник, да и пострадал за это, всё идёт по правилу, логично, а не по произволу, как хотите вы доказать, гадатель…

– Но вы страдали больше, чем сделали зла, – зная, что медведь поймёт его слова, сухо ответил Павел. – Больше!.. Справедливости нет. И кроме того, вы получили высший дар – жизнь, бытие, но если в конце концов при завершении жизней и циклов вы потеряете этот дар, уйдёте в Ничто, растворитесь… как это назвать?! Одарить бесценным – и отнять его, это ли не высший садизм?

– Вы богоотступник и дьявол, – прохрипел труп. – Я мёртв и подчиняюсь призракам бреда, но впереди у меня миллионы воплощений в разных мирах, и, возможно, я достигну того, что перестану быть всё время превращающимся в труп и обрету вечное бытие и сверхжизнь в единстве с Богом, которое уже не потеряю.

– Мало кто достигает этого, – ухмыльнулся дух, оставаясь, однако, в своём холоде. – От трупа до бессмертия – далёк и тяжёл путь.

Медведь вдруг успокоился и опять ушёл в свою звериность; прежний разум, вышедший из ада, пропал, и он стал монотонно ходить вокруг стола.

Труп потрепал его за ухо.

Обстановка немного разрядилась, неизвестно почему.

Двухголовый умилился, особенно одной головой, которая у него всё время кивала в знак согласия.

Труп замер.

Павлуша встал, и вид у него – у древнего духа – вдруг стал почти полууголовный.

– Ох, ребяты, ребяты, – проговорил он сквозь зубы. – Шалуны вы все у меня. Чем же мне позабавить вас, развлечь? – Он вышел в кухню, откуда донёсся его голос: – Ну вот икорочкой, что ли. Рыбкой вкусненькой. Коньячком – но строго в меру, без баловства. Эх, гуляем…

Труп даже приподнялся от удовольствия. Павлуша вошёл с подносом.