Крылья ужаса. Рассказы

Кузьминские жили в одном из таких домов. Чёрная пасть парадного выводила почему-то во двор; голый, одинокий, без единого деревца в нём. Раньше среди взрослых хозяином двора был Василий Антонович – милиционер и жилец дома. Но с тех пор как он исчез, неделю назад, двор душевно опустел. А исчез он самым диким и неподобающим образом.

Василий Антонович в своё время был подлинный начальник; причём начальником он становился именно тогда, когда возвращался со службы. С этого момента он никому не давал спуску: крик, брань, придирки преследовали жильцов, как потусторонних мух. «Ты почему здесь сидишь?» – кричал он, распалясь, на какого-нибудь еле трезвого мужичка, прикорнувшего на дворовой скамейке. «Опять насорено, опять насорено!» – звучал его голос, долетая до самых укромных уголков дома. «Куда, куда?!» – шумел он в своей комнатушке, как будто она была отделением милиции. Больше всех доставалось жене – Анне. С течением жизни взгляд её всё мутнел и мутнел, как будто жизнь заключала в себе одну тьму. Трудно было поэтому найти на свете более мрачное существо, чем жена Василия Антоновича. Доставалось от него и Кузьминским, хотя были они люди пожилые и тихие; недолюбливал же их Василий Антонович за веру, за иконы, но особенно за то, что их дочь, тринадцатилетняя Таня, носила маленький крест на шее. «Сами глупые, неучёные – и ладно, а дитя для чего смущать?» – тяжело вздыхая, говорил он. Но дело это было тонкое, умственное, а Василий Антонович решался прерывать дела простые и ясные. Поэтому больше всего он любил работу в вытрезвителе. «В вытрезвитель вас всех, в вытрезвитель… чертей беспорядковых», – кричал он по любому поводу. И даже просто так. «Житья от него, ненавистного, нету, – вздыхала полутёмная, в слезах старушка Никитична, – и во сне снится… Один голос его громовой и слышу». Исчезновение же громоподобного произошло следующим образом.

Однажды вернулся он совсем распоясавшись. Кажется, опять дежурил в вытрезвителе. Обругал Никитичну за семечки, гаркнул на Таню: «Сними крест!» Прошёл к жене. Анна варила кашу – рядом стоял лишний пустой чёрный чугунок. «Не вовремя!» – заорал он, ударив её. И вдруг в глазах Анны вспыхнул огонь – меткий, жёсткий. Вспомнила всё. Где-то в душе лопнуло терпение. Подошла и ловким уверенным движением, слегка подпрыгнув, нахлобучила на голову служивого чугунок. Чугунок как-то таинственно хлопнул и, будто предназначенный, неожиданно точно наделся на голову, накрыв её до самой шеи. Служивый заревел, Анна исчезла, словно её слизнули. Василий Антонович остался один в темноте. Он попытался было сорвать чугунок с головы рывком сильных рабочих рук, но сделал неуклюжее движение, и чугунок окончательно закрепился, словно намертво охватив милицейскую голову. Крик поднялся такой, что жильцы позабыли запереться в своих комнатах. Василий Антонович выбежал в коридор, спотыкаясь и трубно крича, пытаясь сорвать так неудачно врезавшийся горшок. Ничего не видя, он тем не менее пытался бежать – от стены к стене, куда – неизвестно. Тьма объяла его. Ни неба, ни облаков, ни солнца не было. Главным образом пугала его тьма и невозможность сорвать чугунок: при каждой попытке голова трещала от боли. А может быть, просто он обезумел от ярости и стал таким неловким. Ужас распирал его. И вместе с тем желание бежать, куда – он не знал. Полупрыгая, бросаясь из стороны в сторону, Василий Антонович спускался во двор – к свету. Вид метущегося начальства с чёрным чугунком на голове парализовал всех. Страх мешал думать – и предпринимать. Погоны напоминали о власти. Но тупой рёв под чугунком напоминал об уму непостижимом.

Под конец произошло что-то совсем жуткое и несообразное. По какому-то непонятному наитию милиционер, выбежав во двор, бросился к каменной стене – она была налево, рядом с домом. Двор опустел. Жильцы высунулись из окон. По-тёмному, неуверенно, тем не менее разбежавшись, милиционер с размаху ударился чугунком о стену. Надежда была разбить проклятый чугунок. А может быть, заодно – и ненужную, вечно надоедавшую голову. Увидеть свет. Увидеть солнце. Воссиять. Пускай даже без головы. Рядом оказался мальчишка Витя, лет четырнадцати, – наглый и пронырливый. Все мальчишки во дворе панически боялись Василия Антоновича. И поэтому жизнь во дворе была тихая; ребятишки не дрались друг с другом. Но первый, кто осмелел при виде объятого каменной тьмой милиционера, был затаённый хулиган Витя Марушкин. Вертясь около ревущего милиционера, он поправлял его:

– Вот так, дядя Василий!.. Там стена!.. Бежи… Прямо!.. Расколется, гад!