Крылатый связист

— Тёть, — тянули они наперебой, — пропустите меня, я же к вам не кидался без билета. Тёть, ей-богу, на порожние стулья не сяду. Стоять буду. Жалко, да? Жалко вам, тёть? Я вам яблок завтра принесу.

Огни у входа в театр потухли, зелёное окошко кассы закрылось, армянин унёс свой лоток с финиками и коричневыми сладкими рожками. Одиноко белеют на земле окурки, головки тарани, а мы всё ещё чего-то ожидаем. И долго в темноте будут бродить позабытые всеми ребята, прислушиваясь к взрывам смеха и аплодисментам, доносящимся из театра…

Запасная дверь театра вдруг открылась, и из неё выскочил человек в полосатом трико.

— А ну, которые тут пацаны! Давай сюда живо!

Отталкивая друг друга, мы пытались уцепиться за ноги человека. Он быстро оглядел нас, схватил меня за плечо, толкнул к двери, и мы прошли в театральную уборную. В ней пахло стеарином, фанерные стены были покрыты пылью.

— Языком молоть умеешь? — спросил меня человек в трико. — Помощника мне надо. А я тебе за это на мороженое подкину. Ну?

Он подмигнул, а я от волнения не мог выговорить ни слова. Глаза у человека были зелёные, сам он худощавый, но по трико я догадался, что передо мной сам великий Феномен. Никогда бы не подумал, что он такой силач. На руке «атлетика-сальтоморталиста» я разглядел наколку, сделанную тушью: якорь в спасательном кругу. Так он из матросов? Я оглядел уборную, отыскивая остальную труппу. Около гардероба сидела подмалёванная женщина в пышной бумажной юбочке, на полу лежали свёрнутая верёвка, деревянные посеребрённые бутылки.

Мне дали красное трико. Оно резало под мышками, было заштопано в двух местах, но осыпано блёстками и поразило меня своим великолепием.

Поднялся занавес, заиграл баян. Феномен надел матроску, сделал улыбающееся лицо и выскочил на авансцену.

Послышались редкие хлопки.

Артистка курила папиросу и улыбалась, щуря на меня глаза. Я посмотрел на свои голые грязные ноги и подошёл к занавесу. Рампу тускло освещали четыре керосиновые лампы «Чудо»: электростанция давно была разбита снарядами красных. Тёмный зрительный зал зарябил пятнами белых масок. На подмостках Феномен, ловко выстукивая каблуками, частил тонкой фистулой:

Ероплан летит,

Петли делает,

Ха-ха!

Большевик от офицера

Прытко бегает.

Ура!

Он стукал себя ладонью по животу, коленкам, рту — точно стрелял пистонами.

Потом мы представляли драму «Коварная испанка». Феномен изображал непобедимого рыцаря, на голове у него торчал картонный шлем с куриным пером, и он очень важно надувал щёки. Артистка, звеня бубном, извиваясь гибким телом, легко танцевала, прыгала по сцене. Потом рыцарь запел про любовь, хотел обнять красавицу, но она увернулась и выхватила кинжал. По роли тут вышел я. Представлял я какого-то пажа, и роль моя состояла всего из трёх слов: я должен был объявить, что наступают поганые мавры. Стоя за декорацией, я всё время твердил эти слова, но когда вышел на сцену, пол вдруг стал ускользать из-под ног. Я остановился и разинул рот, точно собирался зевнуть. В зрительном зале послышался смешок, непобедимый рыцарь тихонько показал мне кулак и восторженно крикнул: «О, сперьва честь, а после дама сердца. Паж, коня!» Гремя сапогами, он замаршировал к выходу.

Я вспомнил слова роли и крикнул вдогонку: «Наступают Марфы!» Занавес упал до середины и зацепился. Мы с «испанкой» подождали, не опустится ли он совсем, и покинули сцену на виду у зрительного зала.

Послышались жидкие аплодисменты. Кто-то засмеялся, на галёрке свистнули. Объявили антракт, и азовские моряки потянулись в буфет.

В уборной Феномен подошёл ко мне. Я вобрал голову в плечи, ожидая пощёчины. Было стыдно, что цирковая карьера лопнула, не успев возникнуть, и меня вышвырнут со сцены. Феномен взял меня за подбородок и сказал, что его зовут Освальд. Фамилия у него была такая, что я её не мог выговорить.

— Ничего, пацан, ошибка, она наука: как упал, так нос расковырял… В другой раз будешь умнее.

Снаружи послышался осторожный стук в фанерную перегородку. Освальд вздрогнул и поспешно вышел. Я быстро схватил из коробки грим и слоем размазал по лбу, губам: мне всё казалось, что я мало накрашен и это не особенно красиво. Чтобы не заметила Мэри — так звали актёрку, — я схоронился за макет, изображающий старую часовню, и усердно стал втирать краску, как это делал Феномен. Вот бы попросить Освальда записать меня в циркачи! У них не жизнь — одно сплошное представление. И он был такой дока, этот Освальд! Как он здорово отплясывал матлот! И чего у него только не было! Такой длинной рапиры и чувяк из малинового бархата я не видел даже у генерала…

Внезапно из-за перегородки до меня донеслись приглушённые голоса:

— Обделал дело?

— В полности, — ответил незнакомый бас. — Отпечатали афиши — триста штук на стеклографе. Наши рыбаки разбросают. Ну, а у тебя?! Не освистали?

— Терпят. Как надоело эти дурацкие куплеты петь, выламываться перед белопогонниками. Ну да они скоро узнают… цену моему представлению. Сведения о гарнизоне собрали? Где какая часть стоит?

— Все казармы и квартира генерала на учёте. У беляков четыре орудия, да и к тем снарядов…