Крузо

«В заключение передач послушайте национальный гимн».

Эд думал о человеке из окружной санинспекции. Вначале тот высказался насчет условий труда в судомойне, разочарованно и с большим сочувствием, однако затем принялся задавать вопросы только о Крузо и его роли «в коллективе заводского дома отдыха». Хотя в комнате было жарко, так жарко, что Эд невольно начал высматривать тараканов, санинспектор не снял черной кожаной куртки с множеством практичных карманов. Эта куртка тихонько похрустывала, когда он садился или поднимал руку, чтобы отвести со лба прямые черные волосы. Поляризованные линзы очков мало-помалу светлели. В конце концов Эд увидел его глаза – блеклая, тусклая голубизна.

Нет, этот человек наверняка не изгой, у него есть свое постоянное место, он – прочная составная часть общепризнанных обстоятельств, однако и от него веяло заброшенностью. Плоской, грубой заброшенностью, без того множества завораживающих деталей, какие, к примеру, восхищали Эда в завхозе Института германистики, а в известном смысле обнаруживались и в Кромбахе, и в Рембо, хотя их жизнь гнездилась в совершенно других условиях, в другом, почти противоположном мире. Может, существует лежащая куда глубже, незримая грибница тщетности, в которой коренились они все, из которой все они вышли и выросли? И эти корни достигали далеко вглубь и вширь, чуть ли не на другую сторону истории, где царил континуум пустоты, то могучее заманчивое Ничто, от которого Эд с трудом отвернулся перед началом своего путешествия.

Не прыгнул.

Самое позднее когда этот человек вскользь заметил, что в Эдовых документах – вообще-то он сказал в «личном деле», хотя Эд был всего-навсего сезонным работником, вспомогательным судомоем, лоханщиком, plongeur, без малейших претензий подняться до поваренка, а тем паче до буфетчика, во всяком случае, он никогда не думал о перспективах гастронома (космодрома), да и занят был совсем другими делами и обстоятельствами, – короче говоря: когда человек в поляризованных очках завел речь о том, что в его личном деле (сперва Эду послышалось: в личинке) не обнаружено ни регистрационного листка для острова, ни медицинской справки, что, конечно, не есть неразрешимая проблема, у Эда окончательно отпали всякие сомнения касательно того, кто сидит у его постели.

– Итак, господин Бендлер. Расскажите-ка мне, например, о вашей чудесной дружбе с господином Крузовичем, о которой, поверьте, идет молва по всему острову. – Он выпятил свои широкие, некрасивые губы как для поцелуя, и Эд покраснел.

Эд медленно шел на поправку. Отеки опадали, раны заживали, но он по-прежнему чувствовал слабость и редко покидал комнату. Теперь он много спал днем, а вечера проводил возле «Виолы», под радиоприемником. Больше всего ему нравилось слушать сообщения для путешествующих. Однажды ночью на кухню пришел Кавалло, включил свет и кивнул ему, словно так и думал, что найдет его здесь.

– Вражеские радиостанции?

– Как всегда.

«Виола» играла Чайковского, а Кавалло намазывал бутерброды, варил яйца и мыл яблоки. Эд опять восхитился его худощавым, сдержанным обликом, восхитился его движениями – он так уверенно и ловко управлялся с ножом, – словно сочиненными Чайковским. В конце концов Кавалло уложил все в небольшую картонную коробку.

– Ну, пока!

– Волчьего аппетита.

– Спасибочки. А ты, Эдгардо? Торчишь тут, возле «Виолы», но не очень-то понимаешь, что к чему, да?

– Точно.

Эд знал, что Кавалло неправ, во всем неправ. Кавалло шагнул к Эду, обнял его, сидящего, ведь судомой под радиоприемником еще не уразумел, что они прощаются по-настоящему.

Эд дослушал концерт до конца. Владимир Горовиц за фортепиано. Потом обзор завтрашней программы, потом гимн, потом полуночный выпуск новостей и сообщение для путешествующего: «Господин Доргелов, находящийся сейчас предположительно в районе Гамбурга в зеленом “жуке-фольксвагене”, номерной знак HH PN 365, вас просят срочно позвонить домой». Засыпая, Эд услышал в коридоре голос Моники.

На пути в районе мечты

– Они попробуют через Венгрию, – сказала Карола, в голосе ее сквозило уважение. На подносе она принесла две бутылки «Линденблатта», уже откупоренные, и несколько бокалов. Эд узнал, что Моника никогда по-настоящему не состояла в браке с Рене, поэтому официально задержать ее нельзя. Эд сомневался. Все, кроме Кромбаха и кока Мике, который принимал в гавани запоздавшую поставку, собрались у него. Как будто комната больного вполне подходящее место выпить за это прощание, оказавшееся таким коротким и лишенным всякой торжественности.

Одни сидели у Эда на кровати, другие – на полу. На табуретке за столиком сидел Рольф, молчал и смотрел в окно. И он тоже, подумал Эд, все ждут. Алексея Крузовича, на пути в районе мечты, с большим сияющим уведомлением, номерной знак неизвестен, просят немедленно связаться с семьей. Повторяю…