Крузо

– Эдгар, Эд! Он пошевелился или?

Из вздохов и лошадиного дыхания может возникнуть все – имя, речь, пение, возможно, собственное бытие. Но в конце концов из больницы возвращается его мама и вздыхательница исчезает, навсегда. Он еще долго прислушивается… ничего. Зато ласковая, радостная речь, новый запах, новое лицо и беспредельная любовь. Она ему еще незнакома. Он пытается прочувствовать ее. Вздох – вот его первое слово. Мама не может его понять.

– Эдгар, ты слышишь меня?

Да, но веки слишком тяжелые. Лучше их не поднимать. Кокон, который принял его, кончается под одеялом, приятно мягким и защищающим его до подбородка. Правда, внизу пространство кокона кажется огромным, уходящим сквозь матрас и сквозь половицы в подвал, а оттуда в глубину, до рудных недр, родных недр, сияющих и мягко, ласково тянущих к себе.

– Алло, Эдгар, вы меня слышите?

– Уран, урановая смолка, изотоп двести тридцать пять! Очень глубокий невроз!

– Что это было? Кто-нибудь понял?

Его запасы заговорили.

Кто-то трясет его.

Кто-то щиплет за плечо.

Под водой, я ведь все еще под водой, думает Эдгар, хочет сказать вслух.

Трое святых выходят из тумана.

Кромбах, незнакомец и островной полицейский.

Холодные руки

Он не мог найти свое лицо. Поднимал руку, чтобы ощупать его, и натыкался на незнакомое. Может, там маска, думал Эд. Попробовал еще раз, но опять уснул.

Над ним склонился Крузо. Его большой темный лошадиный череп. Крупные белые зубы. Он не смог ощутить поцелуй.

Мне жаль.

Когда он опять проснулся, то хотел улыбнуться, но не вышло. Брови выдвинулись вперед, словно маленький балкон. И нос торчал в пространство, словно тень. Он смотрел в комнату как бы через туннель. В конце туннеля – умывальник и шкаф. Почему-то вспомнился Шпайхе: когда-нибудь тот вернется, чтобы все забрать, свою зубную щетку, ботинки, свитер и рабочие очки. Возможно, к тому времени меня здесь уже не будет, подумал Эд.

С этой минуты в его комнате постоянно кто-то был, галерея гостей, бесконечная и как во сне: островной полицейский, островная докторша, Кромбах, Кавалло, Рембо, вся команда и чужой человек в поляризованных очках, заявивший, что он из окружной санитарной инспекции. А главное, Моника, Мона, бельевая фея, каждый день. Внезапно она стала зримой и наполнила комнату Эда запахом преображения.

– Хорошо, что ты пришел в себя, Эд. Тебе надо пить, много пить.

Она подняла чашку на уровень туннеля, поднесла к его губам. Он глубоко вздохнул, и снова вернулся шум подземных вод, противное хлюпанье в голове.

– Где Крузо?

– Тебе надо попить, Эд.

– Что случилось?

– Он исчез. Они на каждого из нас наседали, часами. Перевернули его комнату вверх дном, но мой отец… – Она посмотрела ему в глаза и кивнула.

– Где он сейчас может быть?

– Островитяне говорят, несколько человек в штатском пытались взять его в кольцо, после вашей последней игры, и с тех пор никто его не видел. Как все это глупо, Эд, с твоей стороны. Совершенно бессмысленно. Кстати, Рене тоже пропал.

В полночь, когда Эд проснулся, дверь была полуоткрыта. Прохладное дуновение на лбу. Голова тяжелая, чтобы поднять ее, требовалось приложить усилие. Мало-помалу ему стало ясно, о чем толковала «Виола» своим новостным голосом. Опять беглецы, речь шла о настоящей волне беглецов, беглым шагом через забор, через границу.

Эд пробовал представить себе забор, снова и снова.

Он видел людей, спешащих беглым шагом. Видел старую ржавую сетку и местность, похожую на степь. Забор оставался загадкой. Загадкой венгерской границы. Неожиданно старый, неожиданно открытый. И никто не стрелял. Как такое возможно?

«Двадцать три часа пятьдесят семь минут. В заключение послушайте национальный гимн».

Сердце у Эда забилось как сумасшедшее. Он скорчился посреди грандиозной заброшенности. Странным образом ему вспомнилась «Тайна мотеля “Медовый месяц”», западногерманский фильм, если он не ошибается, который все-таки выпустили на экраны. Изображенный там побег врезался ему в память как никогда глубоко. Человек выпрыгивает из барака мотеля и бежит в пустыню, его преследует вездеход. Охотники на людей, они хотят убить его и продать на органы. Эд видел этот фильм пятнадцатилетним мальчишкой, в кинотеатре родного городка, который по-прежнему назывался кинематографом. Это слово стояло на деревянной вывеске, вот так же, как над входом бара на Диком Западе стояло «Салун». Вывеска висела над плиточной дорожкой, ведущей от главной улицы на задворки, где располагался маленький кинозал. Никто понятия не имел, как там оказался этот зал, а с ним и этот фильм, «Тайна мотеля “Медовый месяц”». Эд слышал Гайдна и видел бегущих людей, спасающих свою жизнь.

Вытянутой рукой островная докторша приложила снимок к оконному стеклу, в другой она держала ручку, описывая ею круги вокруг правой глазницы. Его череп смотрел в комнату.

– Небольшая трещина, вероятно давняя. Не представляю, как часто с вами такое бывает.

– Что бывает?

– Драться, тонуть, едва не умереть от побоев?