Круть

Некоторое время Сердюков пытался нащупать связь между лицами преступниц и формами их нейрострапонов. Если она и существовала, понять ее было непросто: рядом с щекастой деревенской ряхой изгибалось изысканное как толедский клинок лезвие, а тонкое, умное и нервное лицо столичной куры-заточницы соседствовало с грубым черным зубилом.

Сердюков поднял стакан и сделал большой глоток полугара. Его глаза обежали доску по периферии и остановились в центре, где висела фотография заточки самой Варвары Цугундер.

Мозговой штурм начался.

Легендарное оружие, лежащее на красном бархате под пуленепробиваемым музейным стеклом, не было, собственно, нейрострапоном. Это была слегка изогнутая стальная пика длиной в фут, повторяющая формой эрегированный фаллос (заточенное острие, конечно, отходило от анатомической точности). Цугундер был выточен из металла удивительно изящно.

Рядом экспонировался предполагаемый искусствоведами (но не установленный точно) источник вдохновения карбонового мастера: шаловливый рисунок из амстердамского издания Михаила Кузьмина. Художник Сомов.

Сколько же смертей ты накликал, Михаил Сомов.

«Первые пайкерши жили в карбоне, – думал Сердюков. – Культурная элита эпохи. Кем была Варвара Цугундер в реальности, мы не знаем. Это, скорей всего, псевдоним. Но ее дневник, несомненно, значимое произведение литературы. Даже сам Шарабан-Мухлюев похвалил сквозь зубы… Но почему сохранились только отрывки? Была, возможно, какая-то тайна…»

Глаза Сердюкова метнулись вправо от заточки-цугундера к черному квадрату с силуэтом рыбы в центре. Под рыбой белел знак вопроса.

«Или эта загадочная «Рыба», – думал Сердюков. – Говорят, она сейчас в банке. Знала ли ее Варвара лично или они только обменивались постами? Наверно, Рыбу уже сто раз допросили еще в позднем карбоне. Вряд ли ей известно что-то еще. Но почему в их постах такой странный шифр? Почему слово «Янагихара»? Это вообще на каком языке? По-японски? Сердюков наморщился, получая медленную и кривую сердобольскую справку.

«Ива, растущая в животе? Без иероглифов точно не поймешь… Может, это метафорическое описание патологического оргазма, сопровождающего акт пайкинга?»

Сердюков отхлебнул еще полугара и упер тяжелый взгляд в силуэт рыбы.

«Кого еще они могли оповещать своим секретным кодом? Единомышленниц, связанных общей тайной? И, самое главное, в чем была мотивация Варвары Цугундер, если эту заточку даже нельзя подключить к импланту? Может, возникновение допаминовых цепочек вознаграждения было связано с социальной проблематикой? Она верила, что творит добро… Или это что-то вроде жертвоприношения?»

Ответа не было.

Понять про современных кур-заточниц нечто новое по следам, оставленным в истории их карбоновыми предтечами, было трудно. Фемы и мужчины с тех пор стали другими. Изменились технологии. С другой стороны, сам женский мозг остался прежним, обновились лишь способы его стимуляции…

Взгляд Сердюкова упал на фото Даши Троедыркиной, потом на три ее розовых кинжала – и Сердюков отметил, что многие из современных заточек до сих пор повторяют легендарный цугундер. Все три лезвия Троедыркиной походили на оружие карбоновой Варвары, только уменьшенное.

«У них у всех на животе Варвара выколота, – думал Сердюков. – Вот это я понимаю – фема оставила исторический след. Но импульс, который заставлял Варвару убивать… Он ведь не вызван имплант-коррекцией. В карбоне ее не было. Значит, речь идет о несколько ином психическом аффекте. Узнаем ли мы, в чем там было дело? Или нет? Истину можно установить ретроспективно – шанс всегда остается. Ведь выяснили через триста лет, что так называемый Джек-Потрошитель – это две лондонские лесбиянки из высшего общества, работавшие тандемом…»

Сердюков поглядел на черно-желтое фото двух томных викторианских барышень со стянутыми в корсетные иглы талиями. Барышни обнимались на фоне увитой плющом вазы в каком-то романтическом парке.

Капитан поднял стакан с полугаром и сделал глоток.

«Вероятно, эта патология в латентной форме существовала всегда… Просто ее проявления участились с появлением имплант-коррекции. Коррекция теперь всеобщая, если не брать разных там сибирских бескукушниц. Но чтобы сказать точно, надо поработать со всей статистикой, а она засекречена. Черт бы взял эту политику… Как же трудно в нашем мире заниматься наукой…»

Взгляд Сердюкова сполз на тюремную фотографию Кукера с оперенным гребнем – и ментальная прозрачность вдруг пропала.

Меня словно затянуло в темный водоворот. Я ощутил интенсивный всплеск мысли, куда омнилинк не мог проникнуть даже в режиме глубокого скана.

Время от времени я воспринимал фрагменты этого потока – сначала вынырнул министр ветрогенезиса генерал Курпатов, затем Мощнопожатный. Потом мелькнула майор Тоня – и лик Даши Троедыркиной.

В остальном всплеск сердюковской мысли остался для меня тайной. Я понимал только, что все вертится вокруг Кукера с Троедыркиной и как-то связано с низшим сердобольским начальством.