Крушение надежд

— Я и рад буду стать Финкельштейном. Но ее родители сказали: пока я не стану иудеем, они не разрешат.

— Трогательная история. Но все-таки почему вы пришли ко мне?

— Просьба у меня, сделайте мне это… обрезание.

Цалюк поразился:

— Вот тебе на! Я ведь не раввин и не мохел.

Тогда, посмеиваясь, в разговор вступил Моня:

— Понимаешь, Миша давно просил меня помочь. Я давал ему почитать Библию, он познакомился со многими еврейскими традициями и знает их лучше меня. Но вот одна загвоздка: обрезания он боялся. Да и наш малаховский раввин не мог найти доктора, который согласился бы сделать это как ритуальную процедуру с участием других молельщиков. Ситуация уникальная. Но теперь вопрос встал о любви и женитьбе, как у Ромео и Джульетты. И просьба к тебе от нас обоих: сделай по-тихому обрезание в поликлинике. Я тогда буду его посаженным отцом, садиком, и привезу раввина, мохела и других для ритуала.

Цалюк думал, качал головой, взвешивал, потом воскликнул:

— А что же, могу! Сделаем это поздно вечером, когда все больные и сотрудники уйдут. Никто знать не будет. А я ведь часто засиживаюсь допоздна в парткоме, бумаги в райком пишу, так что ухожу последним. Вот тогда и сделаем. Это будет мицва.

Миша рассказал Рупику о предстоящем тайном обрезании. В Рупике вспыхнул восторг человека, обретшего веру совсем недавно:

— Я никогда не видел ритуального обрезания, обязательно хочу быть на процедуре и молиться с раввином и другими.

Моня привез Мишу и пятерых евреев из синагоги, они входили в поликлинику, как заговорщики. Раввин нервничал, поминутно оглядывался и дергал себя за бороду. Пришел и отец невесты удостовериться в процедуре. Цалюк с Рупиком уже ждали их. Собрались в предоперационной, евреи тихо молились, раскачиваясь в такт. Рупику еще не приходилось молиться, он опасался ходить в синагогу, чтобы его не засекли агенты КГБ. Теперь он учился молиться у этих евреев, встал рядом и тоже начал покачиваться.

Бедный Миша был ни жив ни мертв со страху. Его положили на операционный стол. Подошел мохел с ритуальными инструментами в бархатном футляре — большим старинным ножом, еще чем-то… Миша испуганно покосился на инструменты и умоляюще посмотрел на Цалюка:

— А вы обещали…

— Не волнуйся, это проформа. — И шепнул ему: — Так мы еврейского бога обманываем.

Он сделал укол новокаина у головки члена и аккуратно срезал выступающую часть кожи крайней плоти. Мохел в это время стоял рядом, держал свои инструменты и делал вид, будто тоже участвует. Цалюк зашил кожу, раввин прочитал молитву, назвал Мишу Моисеем, а Моню назначил посаженным отцом садиком[184], потом вырвал несколько волосков из бороды и налил всем кошерного вина. Все выпили по глотку, запели радостную молитву и один за другим пустились, приплясывая, вокруг операционного стола с новообращенным евреем. Рупик, хотя танцевать не любил, приплясывал со всеми и был абсолютно счастлив.

Миша-Мойша, довольный, что все кончилось, сказал:

— А что, ничего! Дурак я был, что раньше боялся.

Но потом скис, двигаться с повязкой было неудобно, и его вывели из операционной под руки.

Рупик смотрел на Цалюка с обожанием: парторг делал ритуальное обрезание!

— Да ты настоящий коммунист-сионист!

— Вот за это меня и выжили из пятидесятой больницы.

115. Унижение и оскорбление (как евреи уезжали)

Руководить — значит предвидеть. Кремлевские руководители не предвидели, какой силы массовый протест против их политики назрел в евреях, когда они поняли, что их надежды на Россию рухнули, что здесь они всегда будут гражданами второго сорта. Для выражения протеста у них оставалось только одно средство — бегство из страны, которая не хотела и не могла их понять и принять как равных.

В Кремле сначала считали, что эмиграция евреев не примет такого масштаба. Но уже в 1973 году выехало свыше 34 000 человек. Выезд одних евреев становился примером для других. Вначале больше выезжали евреи из Черновцов, Кишинева, южных городов Украины, из прибалтийских республик и Грузии. В массе своей это были продавцы, парикмахеры, ремесленники, мелкие служащие. Им редко отказывали в разрешении уехать. Но за ними потянулись москвичи, ленинградцы, киевляне и харьковчане. Среди них уже были образованные и интеллигентные люди, которые занимали солидное положение: инженеры, врачи, учителя, научные работники, музыканты и административные работники. Тут власти забеспокоились, ужесточили правила выезда.

А потом за евреями потянулись и полуевреи, у которых в паспортах было написано «русский», и чисто русские, которые завидовали уезжающим. Для получения разрешения на выезд каждому надо было доказать свое еврейство или хоть какую-то принадлежность к евреям. Что было делать русским? Они за взятки устраивали архивные справки, с информацией о том, что у одного из родителей были еврейские предки. Если везло, женились на еврейках или выходили за евреев замуж.

Тогда Моня Гендель пустил в народ новую шутку: «еврейская жена — это не роскошь, а средство передвижения».

* * *