Крушение надежд

— Понимаете, дядя Моня, я бы хотел, да боюсь очень.

— Ладно, я поговорю о тебе с раввином. Но сначала тебе надо прочитать Библию.

— А это что, Библия?

— Это древняя и главная еврейская книга, и не только еврейская, но для многих вер главная. Дам почтить, только никому не говори, дома прячь, а когда прочтешь, сразу верни.

— Ой, спасибо, дядя Моня! — И Миша ушел, бережно неся завернутую в газету Библию.

Моня еще долго удивлялся такому невероятному желанию: что могло случиться с русским пареньком, что он вдруг захотел стать евреем?

* * *

Миша Парфенов пришел в синагогу к малаховскому раввину поговорить. Сначала оба молчали, раввин внимательно вглядывался в него, дергал себя за бороду. Потом спросил:

— Вы, молодой человек, водку пьете?

— Не-е, я непьющий. Ребята надо мной смеются. А евреям пить можно?

— Можно, только немного.

Миша залюбовался стариком раввином, подумал: «Вот ведь какой важный».

Раввин спросил:

— Так чего вы от меня хотите?

— Я к вам с просьбой: можете вы меня сделать евреем?

Раввин дернул себя за бороду:

— Да-да, мне Моня Гендель говорил. Не так много русских парней хотят принять иудейскую веру. На самом деле, вы первый. Вы это сами решили или вас кто-то научил?

— Не-е, никто не научил, сам хочу. Я всю Библию прочитал, готовился.

— А вы знаете, что вам надо будет сделать обрезание?

— Знаю я… — Миша помялся: — А без этого никак нельзя?

— Без обрезания нет еврея, — строго сказал раввин. — Это древний договор между Богом и Авраамом. Авраам и сделал первое обрезание.

Миша вздохнул:

— Вот у христиан, у них проще: водой покропят — и уже крещеный. Это не страшно. Боюсь я очень. А кто это делает?

— Делает специальный человек, мохел, но он делает обрезание именно детям. Вам должен делать врач, а мохел будет стоять рядом, и это будет символично. Но в том-то и дело, что в наше время трудно организовать обрезание в больнице. Надо просить врача-еврея сделать это тайно. Но мало кто решится привести в операционную целую группу евреев, чтобы они там пели.

— А надо чтобы пели?

— Это праздник, полагается и петь, и плясать, и специальное кошерное вино пить.

— Все равно, боюсь я очень.

— Вы, молодой человек, решайте, хотите стать иудеем или нет?

— Хотеть-то я хочу, только вот обрезания боюсь.

— Ну, думайте сами… — И раввин еще раз дернул себя за бороду.

50. Лилино материнство

Лиля писала родителям в Москву бодрые письма, но не упоминала, что жизнь в Албании становится все бедней и тяжелей. Даже в специальном распределителе сократили продуктовые пайки, и Влатко приносил пакеты все реже и все меньше. Вскоре ввели систему талонов на основные продукты. Но и по талонам доставать их было очень трудно. Домработница простаивала все дни в длинных очередях, чтобы отоварить талоны хоть чем-нибудь. Некоторая поддержка шла из деревни, иногда родственники присылали Влатко кое-какие овощи и даже немного мяса.

Лиля говорила, вздыхая:

— До чего это похоже на ситуацию в России во время войны с Германией. Мы с мамой жили тогда в эвакуации в городишке Алатырь. В моих детских воспоминаниях осталось, что там всегда стояли такие же длинные очереди понурых людей. Они ждали и надеялись раздобыть хоть что-нибудь.

Влатко был теперь почти постоянно мрачно настроен, часто говорил:

— Наш Энвер Ходжа завинчивает гайки.

Он работал целыми сутками, часто выезжал в районы. Возил его тот же тщедушный усатый шофер, дальний родственник. Он всегда приветливо улыбался Лиле, но Влатко все-таки предупредил ее:

— Будь с ним осторожней, у нас никому нельзя доверять.

«Никому нельзя доверять» — эта фраза тоже напомнила Лиле старые времена, она часто слышала ее от мамы и хорошо усвоила.

— Влатко, ты же говорил, что он твой родственник.

— В Албании мы все родственники, страна у нас маленькая. Но именно потому, что мы знаем друг друга, все здесь разносится быстрей и громче. Мало ли что это парень может болтать про нас. Будь осторожней.

Получалось, что на работе Лиля должна быть осторожной в разговорах с русскими коллегами, потому что они шпионы, а в албанском обществе должна проявлять осторожность, потому что все тесно связаны друг с другом и легко могут предать. Друзей у нее не было, хотя Милена Ходжа время от времени продолжала приглашать ее в кафе и заводила с ней почти откровенные разговоры. Лиля привыкла беседовать очень осторожно и о жизни в Албании говорила даже восторженно, вопреки тому, что думала. И еще она привыкла к тому, что Милена всегда хвалит ее драгоценности, и специально, чтобы сделать ей приятное, надевала что-нибудь из них.