Крушение

— Не пойму, за каким лешим нас вызывали в Москву? — ворчал Воронов, — И главное — когда? Семнадцатого, в самый горячий момент подготовки сражения! Кому это взбрело в голову вызывать? И зачем? Ну, доложили, что все готово… Ну, получил я указания, чтобы получше обеспечить в артиллерийском отношении удар по противнику на Среднем Дону… Удар, который произойдет еще бог весть когда — в первых числах декабря. Но ведь эти указания можно было бы передать по телефону или прислать с доверенным лицом… Ох, уж этот неуместный вызов в Москву!

— Хватит тебе бурчать! — перебил Василевский, хотя и сам был недоволен.

Высокий и стройный, Воронов нетерпеливо вышагивал по заметенной снегом дорожке и приговаривал:

— Как же это можно перенести, Александр Михайлович! Я же заболел буквально, как там пройдет артиллерийская подготовка, как сумеют наши пушкари бороться с неприятельской артиллерией и минометами? — Он взглянул на часы и забегал взад–вперед. — Боже мой, там уже кончается запланированная артиллерийская подготовка!.. Насколько удачен будет переход от артподготовки к сопровождению наступающих войск? Где же самолеты? И за каким дьяволом вызывали? Кто это надоумил Сталина, кто–то нарочно нам подстроил!..

— Довольно, говорю, бурчать! Перестань! — оборвал, сердясь, Василевский, помедлил немного, проговорил самому себе раздраженно: — Вакханалия! Мне доверили осуществить всю подготовку к прорыву, а отняли от дела, вызвали в Москву. И зачем?

Василевский знал истинную причину, а сказать не мог. Не имел права.

В самый канун контрнаступления, 17 ноября, Сталин вызвал к телефону Василевского и потребовал срочно приехать. В голосе чувствовалась строгость. Василевский находился в то время на Сталинградском фронте, дел было по горло, и ему не хотелось покидать войска перед самой битвой. Но ничего не поделаешь, пришлось садиться в самолет и лететь.

На другой день состоялось заседание Государственного Комитета Обороны. Тут Василевскому дали письмо генерала Вольского, командира 4–го механизированного корпуса. Этому корпусу отводилась решающая роль на участке прорыва. Читая письмо, Василевский глазам своим не верил.

Вольский писал Сталину, что запланированное наступление под Сталинградом при том соотношении сил и средств, которое сложилось к началу наступления, не только не позволяет рассчитывать на какой–либо успех, но безусловно обречено на явный провал со всеми вытекающими отсюда для нас последствиями и что он, как честный партиец, зная аналогичное мнение и других ответственных участников наступления, просит Сталина немедленно заняться этим делом, тщательно проверить реальность всех принятых по предстоящей операции решений, отложить, а затем и отменить ее. Не письмо, а вопль души…

И пока Василевский читал, Сталин изучающе взглядывал на него, потом, наконец, сказал:

— Доложите нам свое мнение по письму.

Василевский был удивлен поведением Вольского. Еще бы! В течение последних двух недель сам Вольский особенно активно участвовал в подготовке операции. При этом почти все время маячил на глазах у Василевского и ни разу не высказал ни малейшего сомнения как по операции в целом, так и по задачам, поставленным перед вверенным ему корпусом. Больше того, 10 ноября на заключительном совещании Вольский заверил представителей Ставки и Военный совет Сталинградского фронта в том, что корпус полностью готов к выполнению этих задач. Доложил также о полной боеспособности 4–го мехкорпуса и об отличном боевом настроении личного состава. А в письме все поставлено с ног на голову…

— Как можно назвать поведение Вольского? Двуличие, если не больше… — заканчивая, говорил Василевский. — И я, как начальник генштаба, заявляю, что никаких оснований не только для отмены полностью подготовленной операции, но и для пересмотра сроков ее начала нет и быть не может.

Сталин приказал Василевскому тут же соединить его по телефону со Сталинградским фронтом, лично с Вольским. После короткого и, к удивлению всех присутствующих, совсем не резкого разговора он порекомендовал Василевскому не обращать никакого внимания на это письмо.

Верховный главкомандующий приказал генералу Василевскому оставить Вольского в корпусе, присмотреть, как он будет себя вести в первый же день операции, чтобы решить окончательно его судьбу.

Оба — и Василевский и Воронов — все также молча ходили по аэродрому.

Вылет задерживался из–за того, что самолеты прикрытия — истребители — не могут подняться. Комендант аэродрома, человек, для которого закон превыше всего, навеял еще большую грусть и тоску, доложив, что на трассе снегопады, туманы и очень низкая облачность, поэтому он не может разрешить вылет без особого приказа Москвы.

Василевский потребовал соединить его, как он выразился, с этой строптивой Москвой, — слышимость была отвратительная, ничего толком добиться не удалось. Попытки уговорить коменданта ни к чему не привели. Снова домогались звонить в Москву — без толку!