Крушение

И он пошел по коридору, открыл одну дверь, другую, третью, и все комнаты оказались пустыми и унылыми. Удрученная Мадлен спрашивала себя, почему племянница сменила маленькую, обветшавшую, но прелестную квартирку на рю дю Бак на этот буржуазный караван-сарай.

— Прекрасно, прекрасно, — бормотала она.

А что тут еще скажешь? Мадлен посмотрела в окно: двор, стена, другие окна.

— Брат сказал мне, что Александр был в СССР, — через силу продолжила она разговор.

— О, да! Это уж точно! — ответил Николя и недобро рассмеялся.

Мадлен была заинтригована, но спрашивать ничего не стала. Не в силах переносить ее молчание, Николя выждал несколько мгновений и буркнул:

— Он написал Франсуазе, что не вернется!

— Что? — воскликнула Мадлен.

И тут она сообразила, что Николя увел ее сюда с единственной целью — поговорить наедине.

— Вот именно, вы не ослышались! Она наговорит вам кучу всего, но…

Хлопнула входная дверь. Николя замолчал. Мадлен вернулась в гостиную и столкнулась с запыхавшейся Франсуазой. Они расцеловались.

— Мне так жаль, что я заставила тебя ждать! — сказала племянница.

Мадлен нашла ее изменившейся, другой, несмотря на все то же узкое лицо и глаза, лучащиеся грустным светом. Обменявшись несколькими словами с друзьями Николя, Франсуаза увела тетку к себе в комнату, усадила на кровать, а сама устроилась рядом на стуле. Долгую минуту они молчали, вглядываясь друг в друга. Потом Франсуаза воскликнула с жаром:

— Как же я счастлива тебя видеть, Маду!.. Сколько же мы не виделись!.. Как ты? Что твоя нога?.. А магазин?.. А… Жюли?.. Я не слишком баловала тебя письмами…

— Что правда, то правда!..

— Жизнь в Париже — сущая головоломка! Наступает вечер, а ты и сотой доли не сделал из того, что собирался…

Напряженный тон ее голоса, слишком быстрая и почти бессвязная речь неприятно поразили Мадлен.

— Как ты находишь? — спросила Франсуаза.

— Что именно?

— Квартиру.

У Мадлен не было сил лгать, и она сказала:

— Почему ты переехала?

— Так было нужно. Нам было слишком тесно на рю дю Бак. Все стало непросто для меня… для Николя… для Александра…

— А здесь Александру будет удобно?

Губы Франсуазы исказила судорога. Мадлен почувствовала такую горькую жалость, что едва удержалась, чтобы не обнять ее. Она мягко взяла ее за руку — как делала в былые времена, когда племянница поверяла ей свои тайны.

— Я знаю, Франсуаза, — тихонько сообщила она.

— Николя сказал?

— Да.

— И что же? — Франсуаза резко отняла у нее свою руку. — Ты потрясена? Возмущена?

У нее было воинственное выражение лица.

— Нет, — ответила Мадлен. — Мне грустно, вот и все. Что произошло между вами?

— Да… ничего…

— Но есть же какая-то причина!

— Их сотни тысяч, — пролепетала Франсуаза.

Она опустила голову. Мадлен чувствовала, что, несмотря на вспышку гнева, племяннице необходимо открыться, во всяком случае — рассказать кому-нибудь все, как на исповеди.

— Александр слишком умен, чтобы жить семейной жизнью, — наконец решилась она.

— А! И что это значит?

— Он выше условностей. Для него не существует ничего, раз и навсегда данного, ничего святого, непререкаемого… Он попытался найти причину для совместной жизни со мной. Но все мои усилия сделать его счастливым приводили к обратному результату! Ну вот, скажем, эта квартира! Очередная ошибка в ряду многих других! В глубине души Александр ничего не любит, ни к чему не привязывается и страдает от этого чувства лишенности корней. Потому-то ему и пришла в голову эта идея: родина его родителей. Там он надеется обрести равновесие. Он мистик, понимаешь? Он ищет свою веру, свою церковь. И не находит. Мы с ним похожи. Мы идем разными путями, но у меня та же цель.

— Какая цель?

— Счастье, ничем не обязанное ни общественным условностям, ни деньгам! Нематериальное счастье! Чистое счастье! Вот только он не верит в Бога. Он хотел бы верить в человека. Он сражается. И я могу только уважать его за это. Уважение — вот что действительно важно. Самоуважение, уважение другого в себе и себя в другом…

Мадлен заставила себя сосредоточиться. Ей казалось, что племянница тонет в словах. Возможно, она просто не способна воспринимать столь яростные и категоричные суждения? Восторженность всегда вызывала у нее недоверие.

— Хорошо, — сказала она, — это ваше дело. В конечном итоге, так лучше для вас обоих. Ты рассказала отцу?

— Нет.

— Так сделай это побыстрее, чтобы он занялся твоим разводом.

— Я не собираюсь разводиться, — спокойно сообщила Франсуаза.

Мадлен изумилась:

— Что… Что значит — не собираешься разводиться?

— А почему я должна это делать?

— Он… он будет жить в другом месте… а ты…

— Это его дело!

— Иными словами — что бы он ни делал, ты будешь по-прежнему считать себя его женой?

— Да.

Лицо Франсуазы было упрямым и холодным, выражающим почти тупую уверенность в собственной правоте.

— Это просто немыслимо! — произнесла Мадлен. — Как ты это себе представляешь через два года, через десять лет — быть соломенной вдовой? Знаю… ты скажешь: нельзя разъединить то, что соединил Бог… Но эту фразу придумали люди!

— Я так не думаю.

— Христос никогда не говорил…