Крушение

— И все-таки я помню. Причем с годами все отчетливее и отчетливее! Знаешь, что меня особенно поразило сразу же после удара? Маму выбросило из машины. Она лежала на откосе. Юбка задралась ей на лицо, и было видно ее нижнее белье. Я ужасно стыдился этого, потому что вокруг собрались люди. Последнее, что я помню о маме, это раскинутые в сторону ноги и маленькие трусики посередине.

По лицу Жильбера пробежала слабая, вымученная улыбка, и он добавил:

— Наверно, я очень тебе доверяю, раз решился рассказать об этом.

В комнату вновь вошла горничная, на этот раз, чтобы забрать поднос.

— Ну что же, пора вернуться к электромагнитной индукции. Напомни мне правило Ленца, — попросил Жан-Марк.

Жильбер откинулся на спинку стула. Лицо у него было странным: подчеркнуто плоское, с раскосым разрезом глаз. Вьетнамец-блондин, подумал Жан-Марк.

— «Направление наведенного тока всегда таково, что его магнитное поле противодействует тем процессам, которые вызывают индукцию», — наизусть отчеканил Жильбер и, подняв палец, добавил: — «Скарабей трепещет от страха перед этими неожиданными речами».

На этот раз Жан-Марк запретил себе смеяться. Нельзя, чтобы урок превращался в цирк. С самым серьезным видом он пустился в объяснения, которые на него самого наводили скуку. Жильбер, ерзая на стуле, тяжело вздыхал: «Да я уже во всем разобрался!», хотя на самом деле не понимал и половины. Постепенно Жан-Марком овладевала какая-то истома. Горячий ароматный чай, апельсиновый джем, сухое тепло батарей притупляли его умственные способности. Ему было так хорошо в этом кабинете, среди множества книг, что он мог бы проводить в нем дни. В шесть тридцать Жильбер решительным жестом захлопнул тетрадь. Они взяли по сигарете, закурили и, сидя друг против друга, оба одинаково радовались тому, что покончили с науками.

— Вчера я был на концерте, — сообщил Жан-Марк, — дирижировал Барнович. Это было что-то необыкновенное!

— Ты ходил с Валери? — спросил Жильбер.

Жан-Марк посмотрел на него с удивлением.

— Это она тебе сказала?

— Нет, но я догадался. Ты ведь часто ее приглашаешь.

— В общем, да.

— А я редко с ней вижусь. Она меня терпеть не может. Не могу понять, почему?

— Мне кажется, ты выдумываешь, — не очень уверенно возразил Жан-Марк.

— Есть такие признаки, по которым сразу все понимаешь. Ошибиться невозможно. Я ощущаю ее враждебность, как холодный ветер, который дует прямо в лицо.

— Успокойся, она мне ничего такого про тебя не говорила…

— Я знаю, она злая. Красивая, умная, но злая.

— Ты находишь ее красивой?

— Да, а ты разве нет?

— Я тоже.

В наступившей тишине Жан-Марку вдруг представилась Валери. С плотно сжатыми губами, леденящим взглядом. «Мой тупица братец…»

— Ну, а что, концерт действительно был хороший? — поинтересовался Жильбер.

— Да, это был очень красивый концерт Бетховена. Называется «Тройной концерт для фортепьяно, скрипки и виолончели». Ты его знаешь?

— Я не меломан. Живопись и поэзия для меня действительно много значат, а вот музыка… Но, думаю, у бабушки есть пластинка. Хочешь, пойдем в гостиную, посмотрим.

Жильбер уже направлялся к двери. Жан-Марк последовал за ним, удивляясь порывистости его движений. Быстрым шагом они миновали галерею, увешанную помпезными полотнами, вряд ли способными привлечь чей-либо взгляд, и попали в гостиную. Жильбер зажег полный свет. Выдвинувшись из тени, со стен на них смотрели другие картины. Дурачась, Жильбер с напускной важностью сообщал их названия: «Похищение Деяниры», «Диана и Актеон», «Маленькая рыбачья гавань», «Амур, разоружающий воина»…

Повернувшись вокруг себя на каблуках, Жильбер продолжал:

— Они такие прилизанные, меня от них тошнит! Но мои старики без ума от французской школы восемнадцатого века, поэтому я вынужден дышать этим веком с утра до вечера. Смешно! Ну, что ж, вперед, на взятие Бастилии!

Один из секретеров служил дискотекой. Жильбер вытащил оттуда толстый альбом.

— Концерты Бетховена. Посмотри, есть ли там твой?

Он там оказался. Жильбер подошел к громоздкой старомодной тумбе из темного дерева и открыл дверцы. Внутри был спрятан проигрыватель. Жильбер поставил диск и нажал на пуск. Потом он прямо в костюме сел на ковер и потыкал пальцем рядом с собой:

— Молодой человек, «наклоните коленные чашечки ближе к полу»!

Это, вероятно, снова был Лотреамон.

— А не сменить ли нам автора? — предложил Жан-Марк.

— Согласен. Кого выберем?

— Может, Бодлера?

— Будет не так смешно.

— Тогда Рембо.

— Отлично!

В этот момент по комнате поплыли первые такты «Тройного концерта». Чистые, плавные, величавые. У древнего проигрывателя было удивительное звучание. Сосредоточившись, Жан-Марк испытал те же эмоции, что и накануне. Другие солисты, другой дирижер, но замысел Бетховена был выше этих различий. Первая сторона закончилась прямо перед началом ларго.

— Ставить вторую сторону? — спросил Жильбер.

— Да, но если тебе не нравится…

— Нравится… нравится… — отозвался Жильбер. Он нерешительно повертел в руках пластинку и вдруг спросил: — А почему ты никогда не рассказываешь мне о своей матери?

От неожиданности Жан-Марк смутился, но потом ответил: