Круговерть бытия

— Эй, ты, как тебя! — закричал он курносому парню, стоявшему тут же. — Скажи ему, что я на веревке не пойду. Я Вам не баран, а русский офицер. — И для придания своим словам большего эффекта я с решительным видом уселся на землю.

Зря я это сделал.

Потому, что увидя этот демарш, татарин пришел в неистовую ярость.

— Дэле мастагата, гяур керестень! — завопил он пронзительным голосом, обнажив гнилые пеньки зубов. — Как ты, гяур, осмеливаешься еще не слушаться, когда я, Мурад, сын Нурлана, приказываю тебе. Ты усаживаешься, как будто я пригласил тебя к себе в гости! Постой же, неверная собака, я сумею сделать из тебя самого послушного осла, какого ты только когда-нибудь видел.

Говоря так, Мурад вплотную подошел ко мне и, изо всех сил, сплеча принялся стегать меня толстой ременной плетью. Маленькие, глубоко запавшие глаза нехристя засветились, как у волка, а лицо перекосилось от свирепой жестокости. Чувствовалось, что амбиции у этого куска дерьма непомерные, а серого вещества в его тупой башке не больше, чем у спаниеля.

Напрасно я тут же вскочил на ноги! Хотя и пытался уклониться от сыпавшихся на тело ударов, но Мурад прочно удерживал меня арканом, и я, в конце концов принужден был покориться басурманской воле. Я понял, что жизнь моя висит на волоске. А само существование на белом свете зависит от капризов и прихотей любого из этих дикарей. Стоило кому-нибудь захотеть, и он мог забить меня плетью, заколоть кинжалом, подвергнуть каким угодно мукам и унижениям. Меня превратили в раба.

От одной этой мысли сожаление, гнев, страх и отчаяние навалились на меня с такой силой, что я едва не упал на колени. Стало тяжело дышать.

Весь избитый, окровавленный, задыхаясь от бессильной злобы и отчаяния, опустив голову, зашагал я подле своего мучителя, чувствуя над собой его плеть, которой он время от времени похлестывал меня по обнаженным плечам. Такого унижения, я не испытывал ни разу в жизни. Беда! Жизнь моя разбилась на тысячу мелких осколков.

Через два часа нашего скорбного ( для меня) пути мы вошли в какой-то татарский аул. Между тем временем, когда я был свободным человеком, и моментом, превратившим меня в раба, легла целая вечность. Да, неприятные перемены, ничего не скажешь.

Как бы погруженный в тяжелый кошмар, все это время шагал я, не чувствуя ни усталости, ни боли, не замечая ран, которыми быстро покрылись мои, не привычные к ходьбе босиком, ноги.

В этом селении у меня сразу возникло чувство беспокойства, мне казалось: сейчас что-то произойдет, и то, что произойдет, будет страшным. Потому как в ауле моя жизнь снова подверглась огромной опасности. Здешние джигиты принимали участие в нашей ловле и один из них попал казакам под горячую руку. Из-за чего и помер. С нашей стороны это была чистая самооборона. Но не так считали местные татары.

Свирепые дикари изрубили казаков, отсекли им всем четверым головы и, раздев тела донага, бросили на растерзание хищникам. И теперь страшные, изуродованные головы моих товарищей, с отрезанными ушами и носами, с вырванными глазами торчали на острых шестах вокруг аульной мечети, и мальчишки с визгом и воем, подобно чертенятам, вертелись вокруг, плюя и бросая в них грязью. Не фига себе примочки для учреждения культа! Жуткое зрелище. Кошмар какой!

А тем временем на поле боя голодные шакалы по клочьям разнесут тела станичников, далеко на все стороны растащат кости, и никто никогда не узнает места, где геройскою смертью легли четыре храбрых казака, не пожелав спасаться врассыпную, а решив: лучше умереть, да вместе, поддерживая один другого до последнего издыхания.

Естественно, аульные татары очень жаждали прирезать и мою скромную персону. Они небольшой толпой обступили наш маленький караван, порываясь вцепиться мне в горло. Меня начали хватать, пихать, тыкать под нос кинжалы. Я прирос к земле. В голове – пустота. Настал хаос. Сопровождающие меня турки растерялись, и уже были готовы выдать меня с потрохами этим дикарям.

Спас меня русский дезертир, курносый Сусанин, которой и был причиной моего пленения. Свою добычу он не хотел отдавать никому. Он обратился к полукровкам, которым, по видимому, обещал дать свою рекомендацию в отряд удалого Николай-бека.

— Другие наибы трусы, по-волчьи норовят, цапнуть да тягу, а Николай-бек как пойдет в набег, так только держись. Никто столько добычи не привозит, как он. Храбрей и удалей его во всем Подунавье нет!— активно улещивал дезертир полукровок.

Красноречиво! Так что они перешли на его сторону и признали своим главарем.

Так что мой конвой разделился, четверо "русских" против четверых "турок". Затем дезертир обратился к оставшейся части своего отряда и запугал наших турок гневом Николай-бека. Насколько я понял эту тарабарщину, он обещал им, что Николай-бек непременно вытрясет именно с них причитающиеся его людям с моего выкупа полторы тысячи серебряных рублей. Да еще и с процентами.