Кругом измена, трусость и обман

Генерал П. К. Кондзеровский вспоминал, что ночью 27 февраля он «ещё не спал, когда услышал сильный гул от быстрого движения нескольких автомобилей. Бросившись к окну, я увидел, что мимо, полным ходом, промчались по направлению к вокзалу царский автомобиль и за ним все машины со Свитой. Ясно, что Государь уезжал из Ставки. Какое-то жуткое впечатление произвел этот отъезд в глухую ночь»^{692}.

Не менее необычно-мрачное впечатление производил сам императорский поезд, который стоял у перрона вокзала «в полной темноте, без единого огня, с наглухо завешанными окнами»^{693}. На перроне не было заметно и обычной охраны.

По всему было видно, что отъезд Государя был поспешным и максимально законспирированным. Около 4 часов утра от Могилёва отошёл свитский поезд. Через час в темноту двинулся Собственный Его Императорского Величества поезд литера «А».

В 5 ч 35 мин в Департамент полиции ушла телеграмма от полковника Еленского: «Государь Император благополучно отбыл пять утра вместо двух с половиною дня»^{694}.

27 февраля 1917 г. Петроград

27 февраля утром правительством наконец-то был опубликован Указ о перерыве занятий Государственной думы. Однако правительством не было принято никаких мер, чтобы в Думу никого не пускали. С 9 часов утра Таврический дворец стал заполняться депутатами. Но никого из думских «вождей» видно не было. Депутат С. П. Мансырев вспоминал, что в Думе «не было ни одного сколько-нибудь значительного по руководящей роли: ни членов президиума, ни лидеров партий, ни даже главарей Прогрессивного блока»^{695}.

До собравшихся во дворце депутатов стали доходить ужасающие слухи о масштабах разыгравшихся в столице беспорядков.

В 7 часов утра начался мятеж в двух учебных командах запасного батальона Лейб-гвардии Волынского полка. За день до событий две команды «волынцев» под командованием двадцатипятилетнего штабс-капитана И. С. Лашкевича 26 февраля проявили стойкость в отражении натиска революционной толпы на Знаменской площади. Отличился и старший фельдфебель первой роты Т. И. Кирпичников. Он выхватил из рук революционного боевика самодельную бомбу (гранату) и сдал её полицейским.

Однако тот же Кирпичников в ночь с 26 на 27 февраля в казарме вёл агитацию среди солдат, убеждая их не подчиняться офицерам и не стрелять по толпе. В тёмной казарме Кирпичников был не один, а вместе с революционным агитатором^{696}. Настроением солдат никто из офицеров не интересовался, их даже не было в казарме в эти тревожные дни.

Около 7 часов утра штабс-капитан И. С. Лашкевич вышел перед построившейся первой ротой. Она приветствовала его, как обычно. Штабс-капитан произнёс перед ротой короткую речь, объяснил её задачи и прочитал телеграмму Государя. Тогда Т. И. Кирпичников заявил офицеру, что солдаты отказываются выходить на улицу. И. С. Лашкевич побледнел и вышел из казармы, но внезапно упал, убитый выстрелом в затылок. Убийство это было приписано Кирпичникову, из которого февралисты создали образ революционного героя. Он был произведён Временным правительством в унтер-офицеры, награждён генералом Л. И. Корниловым Георгиевским крестом. С Кирпичниковым спешили сфотографироваться французские и английские политические деятели. По всей видимости, Кирпичников не имел отношения к убийству штасб-капитана Лашкевича. В кровавые февральско-мартовские дни в Петрограде, Кронштадте и Гельсингфорсе было убито много талантливых офицеров, в том числе и старших. В их числе: командир запасного батальона Лейб-гвардии Павловского полка полковник А. Н. Экстен (убит 26 февраля), начальник учебной команды запасного батальона Лейб-гвардии Волынского полка штабс-капитан И. С. Лашкевич (убит 27 февраля), командир крейсера 1-го ранга капитан 1-го ранга М. И. Никольский (убит 28 февраля), главный командир Кронштадтского порта адмирал Р. Н. Вирен (убит 1 марта).