Кругом измена, трусость и обман

Между тем заголовок «начальнику штаба» является важней шим доказательством фабрикации манифеста об отречении. Первым об этом проговорился сам А. И. Гучков на допросе ЧСК летом 1917 г. Допрашивающий Гучкова член комиссии Иванов спросил: «Чем можно объяснить, что отречение было обращено, кажется, Начальнику Штаба Верховного Главнокомандующего»? На что Гучков ответил: «Нет, акт отречения был безымянным. Но когда этот акт был зашифрован, предполагалось отправить его по следующим адресам: по адресу Председателя Государственной думы Родзянко и затем по адресам главнокомандующих фронтами для обнародования в войсках». Иванов вновь спрашивает Гучкова: «Так что, вы получили его на руки без обращения?» Гучков отвечает: «Без обращения»^{1010}.

Эти ответы выдают Гучкова «с головой». Во-первых, он ни слова не говорит, что шифрованный манифест им был направлен «Начальнику главного штаба» в Петроград, а не напрямую Председателю Государственной думы. А во вторых, и это глав ное, отрицание А. И. Гучковым заголовка «начальнику штаба», означало, что либо Гучков вообще не видел «манифеста», либо всеми силами пытался опровергнуть существование некоего не понятного адресата «начальника штаба», так как обращение к нему в манифесте объяснить было невозможно. Так как пресловутого «манифеста» тогда ещё никто не видел, то А. И. Гучков мог позволить не утруждать себя объяснениями, почему заголовок «начальнику штаба» стоит не на зашифрованном тексте телеграммы, а на «подлиннике» манифеста, под которым стоит «личная» подпись Государя! Через несколько лет другой «очевидец» Ю. В. Ломоносов будет живописать, как он в первый раз увидел манифест утром 3 марта, когда его «привёз» в Петроград Гучков: «Глаза всех впились в положенный мной на стол кусочек бумаги: „Ставка. Начальнику штаба“».

Как выглядел псковский «манифест»?

Доказательством того, что никакого манифеста А. И. Гучков и В. В. Шульгин с собой не привезли и Государю никакого манифеста не предъявляли, служит то обстоятельство, что описания манифеста самым существенным образом отличаются друг тот друга.

Как известно, имеющийся текст манифеста напечатан на обыкновенном одном листе бумаги.

В. В. Шульгин же уверяет, что манифест представлял собой «две или три четвертушки — такие, какие, очевидно, употреблялись в Ставке для телеграфных бланков. Но текст был написан на пишущей машинке»^{1011}.

То же самое В. В. Шульгин повторил на допросе ВЧСК: «Царь встал и ушёл в соседний вагон подписать акт. Приблизительно около четверти двенадцатого царь вновь вошёл в вагон — в руках он держал листочки небольшого формата. Он сказал: „Вот акт отречения, прочтите“»^{1012}.

Как мы уже писали, описываемые В. В. Шульгиным телеграфные «четвертушки» действительно имели место при написании Государем его телеграмм в Ставку. Не вызывает сомнений, что В. В. Шульгин либо видел образцы таких телеграмм, либо ему специально их показывали, чтобы он знал, как выглядят царские телеграммы. Поэтому В. В. Шульгин так правдоподобно и рассказывал об этих «четвертушках». В 1917 г. В. В. Шульгин, который, по всей вероятности, не видел «манифеста» на отдельном листе большого формата, был вынужден, заявив о «четвертушках», «вспоминать» о них и дальше, даже тогда, когда уже стал широко известен «оригинал» на большом листе.

Уже после освобождения из ГУЛага доживающий свой век во Владимире В. В. Шульгин «напрочь отказывался пересказывать момент отречения Николая II и отправлял интересующихся к своей книге „Дни“»^{1013}.