Круглый дом

А я-то считал, что отец будет мной гордиться. Что он по своему обыкновению присвистнет от изумления. И я надеялся, что он поможет мне разработать план дальнейших действий. Расставить ловушку. Загнать в нее священника. А он, наоборот, стал читать мне нотации. Я хмуро откинулся на спинку шезлонга и пнул канистру ногой.

– Поговорим по душам, Джо. Послушай, это садист. У которого нет моральных ограничений. Это человек, у которого… который находится за пределами…

– За пределами твоей юрисдикции, – проговорил я презрительно, вложив в свои слова всю горечь подросткового сарказма.

– Ну, ты мало что знаешь о проблемах юрисдикции, – продолжал он, уловив мое презрение, но пропустив его мимо ушей. – Прошу тебя, Джо. Я тебя как отец прошу: отступи. Это дело полиции, ты это можешь понять?

– Какой полиции? Племени? Штата? Федералов? Да им же наплевать!

– Послушай, Джо, ты ведь знаешь Сорена Бьерке?

– Да, – кивнул я. – Я помню, как ты однажды отозвался об агентах ФБР, которые работают на индейских территориях.

– И что я сказал? – спросил он с опаской.

– Ты сказал, что если их приписывают к индейским территориям, то либо они в Бюро новички, либо у них проблемы с начальством.

– Я так и сказал? – удивился отец. И кивнул, скрывая улыбку. – Но Сорен не новичок.

– Хорошо, пап. Но почему же тогда он не нашел эту канистру?

– Я не знаю, – ответил отец.

– А я знаю. Потому что ему на маму наплевать! Она для него никто. Не как для нас.

Я нарочно разжигал в себе ярость или посеял в себе ярость, высаживая жалкую оранжерейную рассаду, которая вряд ли привлечет мамино внимание. Что бы ни сделал или сказал отец – так мне казалось, – было рассчитано на то, чтобы довести меня до кипения. Оставшись с ним наедине в этот тихий предвечерний час, я с трудом сдерживался. Надо мной словно заклубилась грозовая туча – больше всего на свете мне вдруг захотелось сбежать от отца, да и от мамы тоже, вырваться из сотканного ими вокруг меня защитного кокона вины и невнятных тошнотворных переживаний.

– Мне надо идти.

– Хорошо, – тихо произнес отец, – и куда ты пойдешь?

– Куда-нибудь.

– Джо, – проговорил он осторожно. – Мне стоило сказать тебе, что я тобой горжусь. Я горжусь тем, что ты так любишь маму. И горжусь тем, как ты сам до всего додумался. Но понимаешь, Джо, что, если с тобой что-то случится, мама и я не сможем… мы не сможем это вынести. Ты ведь даешь нам жизнь…

Я вскочил на ноги. Перед глазами у меня закрутились желтые пятна.

– Это вы дали мне жизнь. Так оно и должно быть. Поэтому позволь мне делать с моей жизнью то, что я хочу!

Я подбежал к велосипеду, вскочил на него и принялся ездить кругами вокруг отца. Он попытался схватить меня обеими руками, но в последний момент я с силой подналег на педали, что и позволило мне увернуться от него.

* * *

Я заранее знал, что отец наверняка позвонит тете Клеменс и дяде Эдварду предупредить о моем возможном появлении. Заправка тоже отпадала – по той же причине. У родителей Каппи и Зака тоже были домашние телефоны. Оставался один Энгус. И я поехал прямиком к нему и нашел его во дворе за жилой многоэтажкой. Он плющил оставшиеся после вчерашнего пустые пивные банки. В куче алюминиевых ошметков не было ни одной банки из-под «Хэммз». У Энгуса была расцарапана щека и разбита губа. Дело в том, что тетя Стар иногда лупила его ремнем. Да и Элвин любил по пьяни тайком подстеречь Энгуса и поколотить – это так веселило Элвина, что он ухохатывался чуть не до удушья. Жалко, что этим его веселье никогда не кончалось. Кроме того, в резервации было немало парней, которых раздражали волосы Энгуса или еще что-то.

Увидев меня, Энгус обрадовался.

– Опять эти уроды? – спросил я, поглядев на его лицо.

– Не-а! – Из чего я сделал вывод, что это дело рук его тетки или Элвина.

Я стал помогать Энгусу плющить банки на твердом, как камень, грунте. Попутно рассказал ему о подслушанном вчера вечером разговоре отца и дяди Эдварда о священнике.

– Вот бы узнать, что этот священник пьет пиво «Хэммз», – произнес я и добавил: – А священники вообще пьют?

– Пьют ли они? – переспросил Энгус. – Еще как! Они начинают с бокала вина на мессе. А уж потом, наверное, напиваются в стельку – и так каждый вечер.

Всякий раз, как Энгус поднимал ногу и с силой ударял подошвой по алюминиевой банке, его волосы каштановой волной взлетали над головой. У Энгуса круглое лицо и длинные, как у ребенка, ресницы. Его большие блестящие зубы растут вкривь и вкось и смахивают на звериные. И сейчас, когда разбитая нижняя губа распухла и покраснела, его зубы обнажились в жалком оскале.

– Я хочу сходить на мессу, – сообщил я.

Энгус застыл с поднятой ногой.

– Что? Ты хочешь сходить на мессу? Это еще зачем?

– Сегодня есть месса?

– Конечно. В пять часов. Мы еще можем успеть.

Тетка Энгуса была такая же набожная, как тетя Клеменс, хотя вряд ли на исповеди она признавалась, что бьет племянника.

– Нужно прощупать этого священника, – объяснил я.

– Отца Трэвиса?

– Да.

– Хорошо, дружище.