Круглый дом

У мамы сохранялось важное преимущество. Она защищала отца и поэтому действовала с умыслом. Больше того: я же помнил, что она сказала мне в закусочной в Фарго, когда положила гамбургер обратно на тарелку. Это сделаю я! Нет, не ты, подумал я тогда. Но мама была заточена на свой умысел, словно все долгие недели, проведенные ею дома взаперти, она острила собственную решимость, как лезвие клинка. А еще в Фарго мы с ней обсуждали слова врачей. Мы совместно взвешивали факты и задавали вопросы. Она обращалась со мной так, как будто я был много старше, чем на самом деле, и это ее отношение ко мне как ко взрослому не прекратилось и потом. Теперь она многое видела и понимала и больше не обращалась со мной с прежней мягкостью и терпением. Она перестала потакать мне во всем. И мои поступки перестали ее смешить, как раньше. Было такое впечатление, что все те недели добровольного заточения она дожидалась, когда я повзрослею настолько, чтобы больше в ней не нуждаться. И если она ждала, когда я начну действовать под влиянием своих собственных инстинктов, то именно так я себя сейчас и вел. Но я в ней по-прежнему нуждался. Мне же нужно было, чтобы она отвезла меня в Хупдэнс. Нет, не так… Я нуждался в ней так, как в ту пору просто не мог осознать. По дороге домой из Хупдэнса в тот день я прямо задал ей вопрос, на который не отважился отец. Вопрос был детский, но в то же время и взрослый.

– Мам, а почему ты не стала врать? Почему ты не сказала, что мешок сполз? Мол, ты поскользнулась на чем-то, подняла руку вверх, сдвинула мешок и увидела пол? Что ты знала, где все произошло? Какая разница, где именно, если бы ты просто сказала: там-то…

Она долго сидела молча, так долго, что я уж подумал: не ответит. Я не почувствовал ни ее гнева, ни удивления, ни смущения – она просто долго обдумывала ответ.

– Сама не знаю, – наконец произнесла мама, – почему я не сумела солгать. На прошлой неделе в больнице, когда я сидела рядом с папой и смотрела на него, я вдруг пожалела, что сразу не солгала. Я пожалела, что не солгала, Джо! Но мне и правда было неизвестно, где это произошло. И папа знал, что мне это неизвестно. И ты знал. Я же сказала вам обоим. И как же я могла потом изменить свои показания? Лжесвидетельствовать? И не забудь: я же сама знала, что это мне неизвестно. Солги я, как бы я стала к себе относиться? Но если бы я с самого начала понимала, чем обернется мое незнание, что он выйдет на свободу и выплеснет весь яд своей болезненной ненависти, я бы солгала!

– Я рад, что ты это сказала.

Она смотрела на дорогу. Понятное дело, больше она не собиралась говорить. Я смотрел на бегущую ленту шоссе и думал: если бы ты солгала, если бы изменила свои показания, ну и что бы случилось? Ты же моя мама. Я бы не перестал тебя любить. Отец не перестал бы. Ты же соврала, чтобы спасти Майлу и ее ребенка. И сделала это легко. Если бы можно было предать Линдена Ларка суду, мне не пришлось бы врать про патроны или практиковаться в том, что кто-то должен сделать. И как можно быстрее, пока мама не решила каким-то образом выполнить свое намерение его обезвредить. Кроме меня, этого никто не мог сделать. Я это четко понимал. Мне было только тринадцать лет, и если бы меня поймали с поличным, то судили бы только как малолетнего преступника, не говоря уж о том, что в данном случае имелись бы смягчающие обстоятельства. Адвокат мог бы представить на суде мои хорошие отметки в школе и сослаться на мою положительную характеристику, которую я себе обеспечил. Но все же я не хотел этого делать и даже не думал, что у меня это получится. Стрелок из меня был никакой. И я это знал. И лучше стрелять я бы не научился. К тому же приходилось смотреть на вещи трезво. Так что я не слишком зациклился на этой идее. Я просто время от времени думал то об одном, то о другом. Мы оба молчали. Через какое-то время мне в голову пришла еще одна мысль: надо повидаться с Линдой Уишкоб. Надо у нее выведать, играет ли ее братец в гольф и есть ли у него четкий график появления на поле для гольфа. Я решил прикупить несколько мягких или даже почерневших бананов или купить крепких бананов и дать им полежать, чтобы они начали подгнивать…

Спустя три дня после регулярных учебных стрельб я пришел на почту с пакетом бананов, за которыми я внимательно наблюдал в своей комнате. Они помягчели и покрылись точками, но не совсем почернели.

Линда сидела в своем окошке. Взглянув на меня поверх весов блестящими округлившимися глазами, она одарила меня своей дурацкой собачьей улыбкой. Я купил для Каппи шесть марок и отдал ей пакет с бананами. Она взяла его своими короткими пухлыми пальчиками, а когда заглянула внутрь, ее лицо так и просияло, словно я подарил ей драгоценности.

– Это от мамы?

– Нет, от меня.

Она зарделась от удовольствия и смущения.

– В самый раз! Я испеку кекс сегодня вечером, а завтра после работы занесу вам.