Круглый дом

– Умерла мать мистера Пурье. А это значит, что, скорее всего, мы его больше не увидим. Он надеялся воссоединиться с церковью, пока она еще была в сознании. Кстати, я принес тебе книгу, – и он дал мне старое потрепанное издание «Дюны» карманного формата. – Так. Ну что, начнем с причастия? Я видел тебя на мессе с Энгусом. Ты понимал, что там происходило?

А я как раз выучил его брошюру почти наизусть и ответил:

– Да.

– Можешь рассказать?

– Там происходило распределение благодатной пищи для наших душ.

– Очень хорошо. Что-нибудь еще?

– Тело и кровь Христа пребывали там в виде вина и… крекеров?

– В виде просфоры. Да. Еще?

Пока я рылся в памяти, дождь прекратился. Внезапный проблеск солнца осветил пыльные стекла подвальных окон, и в солнечных лучах завертелись пылинки. Весь подвал осветился косым полотнищем света.

– Мм… духовная пища?

– Верно. – Отец Трэвис улыбнулся, заметив танцующие вокруг нас и в окнах всполохи мерцающего света. – Раз нас только двое, как насчет того, чтобы провести занятие на воздухе?

Я последовал за отцом Трэвисом вверх по лестнице, мы вышли через боковую дверку и пошли по тропинке, вьющейся между сосен. С сосновых веток падали дождевые капли. Тропинка сделала петлю за спортивным залом и школой, потом сбежала вниз сквозь ряды деревьев и поднялась к дороге, на которой развернулись самые драматичные эпизоды марафона Каппи и отца Трэвиса. По пути он сообщил, что для подготовки к причастию, когда я стану частью мистического тела Христова, мне придется очиститься посредством таинства исповеди.

– А чтобы очиститься, надо понять самого себя, – продолжал отец Трэвис. – Все, что есть в окружающем тебя мире, также находится и в тебе. Хорошее, дурное, зло, совершенство, смерть, все. Так мы изучаем наши души.

– Ладно, – сказал я рассеянно. – Смотрите, отец! Вон там суслик!

– Да, – он остановился и взглянул на меня. – Как твоя душа?

Я стал озираться, словно моя душа вот-вот появится из-за кустов, чтобы я мог ее проверить. Но рядом было только лицо отца Трэвиса, тщательно выбритое, преувеличенно красивое, и его серьезные водянистые глаза с жутковатым блеском и четко очерченные, словно вылепленные, губы.

– Сам не знаю. Я бы хотел пострелять сусликов.

Священник зашагал дальше, и я время от времени бросал взгляд на его спину, но он молчал. Наконец, когда мы углубились в подлесок, он произнес:

– Зло.

– Что?

– Нам нужно обратиться к проблеме зла, чтобы понять твою душу или душу любого другого смертного.

– Ладно.

– Есть разные виды зла, ты знал это? Есть зло материальное, которое вызывает страдание безотносительно людей, но существенно влияющее на жизнь людей. Болезни и нищета, разного рода катастрофы. Это материальное зло. С ним мы ничего не можем поделать. Мы должны признать, что его существование является для нас тайной. Другое дело моральное зло. Его людям причиняют другие люди. Некий человек способен сознательно сделать нечто другому человеку и причинить ему боль и страдания. Это моральное зло. И ты, Джо, пришел сюда с целью исследовать свою душу в надежде приблизиться к Богу, потому что Бог – это благо, он всемогущий, он исцеляет, он милостив, и так далее. – Отец Трэвис умолк.

– Верно, – согласился я.

– И ты невольно должен задуматься, почему же существо столь грандиозное и всемогущее допускает столь возмутительную вещь – что одному человеку Бог позволяет причинять непосредственный вред другому человеку.

И тут меня что-то больно кольнуло, точно стрелой пронзило тело. Но я продолжал идти, опустив голову.

– Единственный ответ на этот вопрос, хотя и неполный ответ, – произнес отец Трэвис, – заключается в том, что Бог наделил людей свободной волей. Мы сами способны предпочесть добро злу, но и наоборот – зло добру. И во имя защиты нашей свободы воли Бог нечасто, во всяком случае, не слишком часто, вмешивается. Бог не может вмешаться, не забирая у нас моральную свободу. Ты это понимаешь?

– Нет. Хотя да.

– Единственное, что может сделать Бог, что он и делает все время, – это извлечь добро из любой ситуации зла.

Я похолодел.