Кровавый шабаш

— Вообще странно получается. Если Верж-бицкая замешана в убийстве Кудрявого, то почему бы им так для нее стараться? Вовсе непонятно.

Они вышли из машины. Солнце светило вовсю. Ветер закручивал на пустынной улице маленькие пыльные вихри.

Обиталище таинственного Леонардо оказалось строением, в каких до семнадцатого года ютились мещане средней руки. Низ его был каменный, а верх деревянный. Сколько дождей омыло его, сколько снегов засыпало крышу! Домик, однако, выглядел неплохо и, как видно, собирался простоять еще сотню лет.

Альберт долго барабанил в покосившиеся дощатые ворота, потом, обессилев, отошел и тоскливо глянул вдоль совершенно пустынной улицы.

— Безрезультатно, — сказал он себе под нос.

— Чего изволите, уважаемые? — услышал он у себя за спиной. Женя засмеялась, Альберт обернулся и обнаружил прямо перед собой крошечного старичка, одетого в просторные парусиновые брюки и такую же толстовку, то есть по моде в лучшем случае двадцатых годов.

— Нам Леонардо… то есть Юрия, — сказал Альберт.

— А вы его друзья?

— Как вам сказать? Вроде того.

— Ответ лукавый, — резюмировал старец. — Однако проходите.

Двор с пустой конурой зарос мокрецом, возле порога стояла наполненная водой деревянная колода, у которой копошились куры, одинокий гусь, переваливаясь с лапы на лапу, направлялся к старику.

— А-а, Кеша, — сказал старик, обращаясь к гусю, — сейчас покормлю, любезный ты мой. Заждался.

Гусь задрал красную лапу, подержал ее на весу, потом что-то выкрикнул на своем гусином языке — должно быть, попрекнул старика за длительную отлучку.

— Ну не сердись, — ласково сказал старец, — я тебе гостинец принес. — Он достал из кошелки хвост минтая и кинул гусю.

Птица неодобрительно загоготала, однако приняла подношение и удалилась куда-то за угол.

— В дом пройдем или здесь поговорим? — поинтересовался старец, вытирая руки листом лопуха. — Если вы пожаловали по поводу Юри-ных долгов, то ничем помочь не могу. Пенсию задерживают, накоплений не имею.

— Нет, мы по другому поводу.

— А самого Юры нет. Уже четвертый день…

— А где он? — спросил Альберт.

— Кто знает…

— Юра ваш внук? — спросил Альберт.

— Правнук. — Старик посмотрел на Альберта выцветшими голубыми глазами и засмеялся: — Правнучек мой…

— Да сколько же вам лет? — недоуменно спросила Женя.

— Девяносто два, — с отстраненным равнодушием ответил старик, — девяносто два годочка.

— Мы из милиции, — сказал Валеев, — приехали узнать про вашего… — он запнулся, — правнука.

— Из милиции? Понятно. А что он натворил?

— Да ничего… Не в этом дело. У Юры есть друзья, приятели?

— Наверное, есть. Сюда никто не ходит. Он называет мой дом убежищем от бурь. Где-то шастает, нет его иной раз месяц, потом является… Отдыхает. Одна, правда, девица появлялась. Он ее все рисовал. Юрка-то художник, да вы, наверное, знаете. Красивая девка.

— А как ее звали?

— Вот не скажу. Не представил он. Не считал нужным. — Старик поморщился.

— А можно посмотреть его комнату? Старик неожиданно остро глянул на Альберта:

— Обыскивать будете?

— Зачем обыскивать? Просто глянем.

— Что же, глядите. Только я с вами. А?

— Конечно, конечно…

— Тогда пойдемте.

В доме было прохладно, тихо, полутемно, половицы скрипели под ногами.

— Наверху он жил, — пояснил старик, — называл — мансарда. Говорит, художники живут обязательно в мансардах.

Старец как-то очень ловко забежал вперед и толкнул дверь. Женя оказалась на пороге просторной, даже огромной комнаты, действительно выглядевшей как мастерская художника. Часть потолка была застеклена.

— Специально людей нанимал, чтобы крышу переделать, — пояснил старик. — В копеечку влетело!

Женя и Альберт осмотрелись. Две стены импровизированной студии тоже полностью застеклены, а две остальные увешаны картинами и рисунками. Тут же стоял мольберт на треноге с наполовину законченным полотном. Было просторно и чисто. Огромная тахта, застеленная чем-то пестрым, стереосистема, маленький телевизор, на нем видеокамера — вот и все убранство студии. Имелись, правда, штанга и гири. На стеллажах и на полу валялся разный хлам: прялка, помятые самовары, почему-то тележное колесо. Такое же колесо свисало с потолка в качестве своеобразной люстры. На нем были размещены свечные огарки. Свечей в студии вообще хватало — на стеллаже с книгами, на полках с разной дребеденью, в многочисленных подсвечниках. Часть свечей цветные, но преобладали почему-то черные. Однако главным, конечно, были картины.

Портреты, пейзажи, на взгляд Жени, выполненные довольно профессионально. Но имелась в них одна общая особенность: мрачный колорит. Небо темное, лица угрюмые. Несколько полотен и вовсе поражали безысходностью. Вот хотя бы этот холст. Женя остановилась, вглядываясь. Переплетение обнаженных тел, искаженные лица… Ну и фантазия у этого Леонардо! Портреты! Вот Вержбицкая. Поясной портрет. А вот она уже обнаженная, изображена в полный рост. И опять то же настроение. И свет какой-то болезненный.