Кровавые девы

Трамвай, на котором Эшер доехал до Нойеренфельда, был битком набит строителями, направлявшимися к новым укреплениям. Их возводили по приказу кайзера, чтобы защитить город от неизбежной попытки — когда ожидаемая всеми война все-таки начнется — вернуть его под власть Франции, вырвав из рук ранее захвативших его немцев. Эшер вслушивался в окруживший его гул голосов, в несвязные жалобы на военных, ворчливые рассказы о женах и детях, просьбы закурить «бога ради» на напевном кельнском диалекте. Кое-кто из мужчин перебрасывался шутками с уборщицами и прачками, ехавшими в богатые дома в модном пригороде, и кухарками, которые жили в городе вместе с мужьями-кабатчиками или извозчиками. Когда рабочие вышли, женщины остались в вагоне, провожая взглядами идущих к земляным насыпям и громадам из кирпича и бетона мужчин. Эшер смотрел, как те карабкаются на предназначенные для орудий насыпные валы, и боролся с желанием крикнуть им вслед: «Вы не представляете, на что это будет похоже».

Но у рабочих не было возможности изменить ход вещей. В следующие несколько лет, подумал Эшер, именно они будут защищать эти укрепления от наступающих французов. И под их ударами французы полягут, как пшеница под косой Жнеца.

Он закрыл глаза. Ему предстояло позаботиться о том, чтобы эти люди, как и те, кто будет жить после войны, не столкнулись с поддерживаемыми правительством вампирами.

Дом Петрониллы Эренберг напомнил ему особняк леди Ирэн Итон: богатый, сдержанный, скрытый от глаз за высоким забором и рядом тенистых деревьев, растущих вдоль загородной дороги. Сюда охотно нанимались дневные слуги, поддерживающие порядок в комнатах; здесь можно было с удобством вести ночную жизнь. Эшер три четверти часа потратил на наблюдение за улицей, окрестными домами и, самое главное, порядком передвижения совершавших обход полицейских. Меньше всего ему хотелось, чтобы его арестовали в Германии, к тому же — всего в полумиле от крупных фортификационных сооружений, предназначенных для обороны от французов.

В дом он попал через заднюю дверь, отперев ее отмычками.

На то, чтобы найти нужные улики, ему потребовалось всего полтора часа.

Если эта женщина работала на германскую разведку, ей должны были рассказать, как прятать важные вещи… Но советам, даже если они были получены, она не последовала. Эшер не обнаружил ни привычных сейфов, ни сдвижных панелей, которые так нравились его коллегам из немецкого Министерства иностранных дел. Но у него был богатый опыт, благодаря которому он знал все те места, где непрофессионалы обычно прячут финансовые документы: от вынимающихся половиц, прикрытых углом ковра, и до убранных на чердак сундуков. К тому же финансовые документы обычно хранятся в шкатулках. Хорошо еще, что ему не надо было искать билет на поезд или утерянное завещание, как в каком-нибудь детективном романе. И хозяйка дома наверняка должна была учесть, что она не сможет наблюдать за работой приходящих уборщиков…

Что, скорее всего, указывало на специально сооруженный тайник.

Изучив половицы на мансарде (как в «Знаке четырех») и темные закутки между стропил, он методично исследовал ведущие вниз ступени, а затем и лестницу на третий этаж. Тускло освещенный пролет между третьим и вторым этажами был покрыт дешевой дорожкой, поэтому Эшер сначала осмотрел верхнюю и нижнюю ступеньки… и обнаружил, что вверху дорожка удерживалась не гвоздями, а деревянной рейкой, привинченной только в двух местах.

В пустом пространстве под второй ступенькой, установленной на петли, он нашел две обувных коробки.

Гроссбухов там не оказалось — их хозяйка увезла с собой. Зато были банковские выписки за несколько десятилетий, в подробностях рассказывающие о переводах, дарениях, вложениях… бумаги, следы которых Лидия искала в архивах всех тех представительств немецких банков в Петербурге, до которых смогла добраться благодаря власти или деньгам князя Разумовского. В первой коробке лежали более ранние документы, восходящие к 1848 году, когда, вероятно, Петронилла Эренберг стала вампиром — впрочем, тогда ее звали Петрой Эренберг. В 1870-х годах она передала все свое имущество «племяннице» Паулине, на чье имя приобрела этот дом, который вместе с прочей собственностью в Кёльне и других местах, а также акциями железнодорожных и морских транспортных компаний в 1896 году перешел к Петронилле Эренберг.