Кровавые берега

Мы и двое бойцов, что не были растерзаны волками в первом сражении, встретились на оцепленном охраной северном участке кладбища. Именно здесь, по давней традиции, хоронили павших собратьев северяне. Разумеется, когда они занимались этим сами, ведь южанам на их обычаи было начхать. Поэтому и братских могил тут не наблюдалось – только одиночные, с надгробиями из подобранных по дороге на кладбище валунов.

Пять тел привезли сюда на повозке выжившие гладиаторы Торольва, и три – мы. По злой иронии судьбы вышло так, что каждому северянину предстояло копать по одной могиле. И хоть Тунгахоп питал давнюю неприязнь к Торольву, а воин из его команды враждовал с кланом нашего покойного Бьорна, сейчас все старые распри были забыты. И северяне, объединившись, приступили к скорбной работе без ругани и споров, что разразились бы между ними, будь все они живы и встреться в другом месте. От моей помощи могильщики отказались, но присутствовать на церемонии не запретили, отметив таким образом и мои заслуги в сегодняшней битве.

Весь обратный путь, который мы опять проделали в закрытом фургоне, почти все отсыпались. А бодрствующие говорили в основном об ожидающей нас в Ведре награде. Ну и, конечно, вспоминали добрым словом Бьорна, Ларса и Улуфа, коим не повезло дожить до этого награждения – единственной услады для воинов, преодолевающих испытание Юга. Как обычно, не радовался лишь я. Что поделаешь, ведь я жил не одним сегодняшним днем, как северяне, а будущее не сулило мне ничего хорошего.

Награда за победу не заставила себя ждать. Точнее говоря, это мы заставили ее нас дожидаться. И едва переступили порог казармы, тут же угодили в объятья знойных женщин, привезенных сюда прямиком из Садалмалика вместе с вином и прочим сопутствующим антуражем. По этой причине я даже не сразу узнал место, в котором прожил без малого три недели. К моменту нашего прибытия в тюрьму спартанское обиталище сквада Тунгахопа превратилось в натуральный бордель. Причем не самый дешевый. Внутри казарма была со вкусом застелена мягкими коврами, обложена пестрыми подушками, обильно украшена побегами зеленого плюща, увешана клетками со светящимися нетопырями, обставлена графинами с вином и вазами со всевозможными яствами, а также насыщена изысканными парфюмерными ароматами. Санузел также был обнесен кокетливой ширмой. Но главным украшением сего великолепия являлись, безусловно, те, кто его создал – профессиональные жрицы любви, отлично знающие, чем ублажить томимых в неволе героев. Даже таких грубых и неприхотливых, как северяне.

Терзающий меня страх перед грядущим не умалял желания гульнуть на широкую ногу в кругу соратников – кто знает, доведется ли мне еще когда-нибудь предаться разврату и чревоугодию. Однако мои ожидания были в итоге несколько омрачены. Во-первых, жриц любви оказалось всего три. Это ничуть не опечалило краснокожих, но смутило меня, привыкшего грешить более культурным и обособленным манером. А во-вторых, все присланные к нам развратницы отбирались с учетом вкусов северян. Вкусы же у нас расходились довольно сильно. Настолько сильно, что, даже спустя полтора месяца после моего расставания с Долорес, я не смог прельститься на трезвую голову ни одной «призовой» красавицей – каждая из них весила минимум как три Малабониты, вместе взятые, а то и больше.

Впрочем, изобилие вина могло устранить такую преграду, и я решил не откладывать это дело в долгий ящик. Тем более что пить с северянами и не упиться вдрызг мог разве что покойник. И как только охрана заперла наш вертеп на все засовы и законопатила окошки, дабы наши пьяные вопли не нервировали прочих узников, я с головой и без оглядки окунулся в хмельной угар.

Поставив перед собой цель ни в чем не отставать от северян, я тоже крепко налегал на выпивку. Но все равно моя глотка не могла пропустить через себя столько вина, сколько его выдували краснокожие проглоты.

Винные реки и нервно-физическое истощение сделали так, что я быстро и основательно захмелел. И когда соратники только-только входили во вкус веселья, у меня перед глазами уже все плыло и двоилось. Предатель-язык вышел из-под контроля: развязался и одновременно заплетался. Я без умолку нес какую-то ахинею, но меня мало кто слушал. А если слушал, то с трудом понимал. Что, впрочем, было к лучшему – не хватало еще, чтобы моя болтовня кого-нибудь обидела и мне свернули шею. А так северяне просто пропускали невразумительный поток моих слов мимо ушей. Или потешались надо мной вместе с задорно хохочущими Агнешкой, Биби и Жерменой, хотя я вроде бы пытался говорить с ними о серьезных вещах.

Я выпил с каждым из крепышей-коротышей из одной кружки в знак нерушимой дружбы и взаимоуважения (вообще, запивать тосты у северян принято из огромного традиционного рога, но здесь им не полагалась посуда, какую можно было использовать в качестве оружия).

Я драл горло, подпевая героическим песням, даже тем, в которых не знал ни слова.

Я воздавал хвалу павшим героям, в честь которых братья продолжали произносить панегирики даже в разгар оргии.