Кровавые Ангелы: Омнибус

Квирин не обращает внимания на мои слова. Проклятия продолжаются, становятся невнятными и переходят в рык. Его ненависть к предателям слишком сильна, чтобы выразить её словами.

— Разговоры не помогут, — говорит Корбулон, — не на этой стадии. Пожалуйста, поговори с ним, капеллан, так, как можешь только ты.

Да, я могу разговаривать с безумцами, я понимаю их язык. Мне придется сознательно потерять контроль, размыть реальность, оказавшись по обе стороны одновременно. Это рискованное равновесие.

Всё расплывается.

Склеп теряет свои очертания.

Грохот оружия, становится всё громче.

Я на Ваале. Я на Терре. В склепе. На бастионах Императорского дворца.

Я вижу, как стены крошатся от артиллерии предателей.

Ярость расцветает.

Боковым зрением я вижу бесконечный блеск крови и пляшущие искры.

Падение в волны океана ярости.

Склеп становится призрачным.

Дворец всё уплотняется в этой преданной реальности.

Война требует внимания. Квирин кричит, предатели бросаются в пролом.

Как они посмели.

Они заплатят за это.

В моем горле формируется рык, жажда вражеской крови.

…

Нет.

Я поднимаюсь на поверхность. Мои кулаки сжаты так сильно, что могут расколоть адамантий. Возвращение в реальность требует психического напряжения способного разрывать плоть.

— Да, — произношу я. Каждое слово для меня будто удар, ломающий кости. — Да, я могу с ним говорить. — Я делаю паузу, концентрируясь на каждом вдохе, пока не перестаю скалиться. — Я могу говорить с ним в глубинах «ярости».

Я отворачиваюсь от Квирина и устремляю взгляд на Корбулона. Я фокусирую зрение, чтобы он перестал размываться, чтобы всё стало чётким.

Далекое эхо войны. Всё дальше.

— Я могу повести его в бой, — продолжаю я, — но не смогу вытащить его из безумия.

Как я могу освободить его, когда не в силах убежать от «ярости» сам?

— Ты ничего в нём не видишь? — Спросил Корбулон — Ничего необычного?

— Ничего. Обстоятельства его падения могли быть необычными, но то, куда они его привели нам хорошо известно.

Мефистон молчал во время моих попыток.

— Значит, Квирин потерян для нас, — говорит он. Это не вопрос, а утверждение.

— Но не для меня, — отвечаю я, — он может служить.

Мой недолгий контакт с обезумевшим реклюзиархом хотя бы показал глубины его ярости и веры. Он достоин мученической погибели в роте смерти.

— Да будет так, — кивает Корбулон. Он закончил с Квирином, но не со мной. — Брат-капеллан, я прошу ещё немного твоей помощи.

А. Мы всё же пойдем по ступеням в комнату под склепом. Ещё одно погружение.

— Конечно, брат. — Я поворачиваюсь к Мефистону. — Я был рад встретиться, старший библиарий.

— Это взаимно. Редко выпадает шанс поговорить с тобой вне поля боя.

— Как и должно быть. — Каждая минута, когда я не убиваю врагов Императора, является бесполезной мукой.

— Это правда. — Дав понять, что он осознает тяжесть мой ноши, властелин смерти покидает нас.

— Я скажу стражам, чтобы забрали реклюзиарха Квирина, — говорит он Корбулону.

— Что мы ищем? — Спрашиваю я, спускаясь по спиральной лестнице. Шаги наших керамитовых ботинок отражаются глухим эхом. Ударами мрачных колоколов, лишенных надежды.

— Выбор, — отвечает Корбулон, — я не готов немедленно отказаться от этой возможности. Осталась ещё одна вещь, требующая изучения. Мы ничего не можем поделать с выбором Квирина, но, возможно, что-то узнаем из твоего.

— Понимаю.

— Надеюсь, что это так, брат-капеллан. У тебя и владыки Мефистона несгибаемая воля. Сложно спорить с тем, что она сыграла решающую роль в вашем сохранении.

— «Каким бы оно ни было». — Думаю я, а вслух говорю, — Продолжай.

— Когда есть воля — есть выбор.

— Всегда?

— Я не пытаюсь свести это к простой однозначности, брат. Конечно же, не всегда. Я не могу силой воли сделать так, чтобы у меня появились крылья нашего примарха.

Если бы он мог, перед нами бы снова появился образ самого Ангела.

— Однако, — продолжает он, — мы оба видели, как наши библиарии летят на крыльях психической воли.

— Так и есть, — соглашаюсь я.

— Нам необходимо найти правильное направление для твоей воли, капеллан Лемартес.

— Ты знаешь, что это может быть?

— Я не настолько самоуверен.

Это правда. Битвы, в которых сражался Корбулон и силы, которые он дал ордену, легендарны. Они — источник заслуженной гордости. Но Корбулон смотрит в будущее — это его священный долг. Тьма, которую он там видит, должно быть, умеряет гордыню.

— Я думал о падении Квирина, — говорит он, — о его выборе. Думал о возвращении владыки Мефистона из пут «чёрной ярости».

— Его возвращениях, — поправляю я.

— Именно так. Однако только первое наводит на нужные рассуждения.