Кровавая одержимость

— Сколько лет он провел в тюрьме, Брук? — спросил Наполеан. Он не извлек эту информацию из ее памяти, не желая узнать больше, чем она невольно поведала. Но знание того, через что она прошла, резало его словно ножом. — Сколько?

Она покачала головой, потерлась носом о его руку.

— Скажем так, это не стоило обращения в суд. Это было несправедливо.

— Сколько?

Она посмотрела вверх и встретилась с ним взглядом.

— Два с половиной года.

Наполеан замер, позволяя словам проникнуть в сознание, а затем сильнее прижал ее к себе, удерживая свою судьбу в крепких, нерушимых объятиях.

Прошептал ей в ухо, тихо и беспощадно:

— Я — правосудие, Брук. Для тебя здесь всегда будет справедливость.

Она замерла.

— Что ты сказал?

Он покачал головой.

— Ничего. Это не имеет значения.

Она глубоко вздохнула.

— Нет, имеет. Что ты имел в виду? — Она пробормотала эти слова в его грудь. — О чем ты говоришь, Наполеан?

— Я говорю, что тот, кто причинил тебе вред, больше не ходит среди живых.

Она ахнула, но ничего не сказала, и он знал, — теперь женщина, наконец-то, стала по-настоящему слушать.

— Прислушайся ко мне, Брук, — промурлыкал он. Его голос демонстрировал жаркое обещание быть верным их союзу. — Ты должна понимать, кому и чему тебе предначертано стать супругой. Я суверенный король древней расы, потомков богов и людей. Я — правосудие.

* * *

Брук Адамс почувствовала отзвук слов Наполеана глубоко в своей душе, и сила его откровения каким-то образом пробудила другое воспоминание.

Видение? Сон?

Воображаемый детский друг возникал в сознании маленькой девочки во времена отчаяния.

— О боже!

Брук вдруг ахнула, отодвигаясь от груди Наполеана так, чтобы посмотреть ему в лицо.

— Что? — спросил Наполеан, сразу забеспокоившись. — Что такое?

Она в недоверии покачала головой.

— Ты. Так это был ты!

Она заглянула ему в глаза и стала присматриваться, пристально изучая его, словно видела в первый раз. По собственному желанию, а не по принуждению разглядывая в мельчайших подробностях каждую черточку его прекрасного лица. Она невольно протянула руку и прикоснулась к его волосам. Потерла их между пальцами, проверяя структуру, и легко выпустила.

— Ты был там со мной?

Наполеан покачал головой.

— Прости… Я честно не понимаю, что ты имеешь в виду.

Брук посмотрела вдаль, не обращая внимания на пейзаж вокруг. То, что она видела, было не в этом ущелье, а где-то намного, намного дальше — в воспоминаниях из прошлого.

— Когда я была ребенком, — она тяжело сглотнула, — и находилась в домике с моим отчимом, я представляла в своем воображении так много всего… Что угодно, чтобы пройти через это. Выжить.

Наполеан взял ее руку и крепко сжал в своей. Впервые его прикосновение не испугало ее.

Она не отстранилась.

Брук услышала глухой звук, как будто издалека, печальный напев, словно бормотание ребенка и поняла, что он шел из ее собственного горла. Она успокоила себя, зная, что ей нужно через это пройти.

— Иногда поздно ночью он загонял меня в угол. Знаешь, чтобы меня потрогать… — Она изо всех сил пыталась сосредоточиться, и его глаза потускнели, как будто он тоже боролся, отчаянно пытаясь сдержать какие-то глубокие, первобытные эмоции.

— И? — поинтересовался он сквозь стиснутые зубы.

Она сглотнула.

— И я представляла, что была кем-то другим, кем-то действительно сильным, кого он никогда не сможет ранить. Парнем. Нет, не правильно. Мужчиной, — она опустила взгляд, чувствуя знакомую боль от стыда. — Так я была менее уязвима… по крайней мере, в моем сознании.

Наполеан кивнул.

— Конечно.

Доброта в его глазах была непостижима.

Потом она прошептала, зная, что это был единственный способ сказать ему правду.

— Мое имя было… Наполеон, — в ее глазах застыли слезы, но голос стал тверже. — Ну знаешь, как у дважды императора Франции и военачальника. Мы только недавно проходили его в первом классе, и в моем воображении он был грозной личностью, — она быстро моргнула, несколько капель упали с ее щек. — Не могу поверить, что я забыла… за все эти годы. Именно благодаря этому, главным образом, я все и пережила.

Впервые с того момента, как она его встретила, король вампиров, казалось, потерял дар речи. На самом деле он стоял неподвижно словно статуя, его глаза не отрывались от нее, словно глядели прямо в душу. И в этот миг он казался ей греческим богом, воплощением власти и силы — абсолютного достоинства. Как будто он был скульптурой в музее, сохранившейся со времен античности. И его великолепие вызывало тревогу.

Брук взглянула на сильную руку, сжимавшую ее собственную с состраданием и напряженностью. Очнувшись, она внезапно почувствовала, что не может больше выносить его прикосновения. И мягко оттолкнула его, заставляя отступить.

— В моей голове, — она постучала указательным пальцем по виску, — я держала могущественный меч — меч Андромеды — и представляла себе, как протыкаю им сердце своего отчима снова и снова, отрезаю ему руки и…