Кровь как лимонад

– А что рассказывать? – удивляется Павел. – Ты серьезно? Думаешь, пришел мент – дай-ка я топором поиграюсь? Вы лучше маньяка ищите!

– Как его зовут, запомнил?

– Да я и ксиву-то не разглядел.

– А как выглядит?

– Ну…

Минуту спустя Марк, убрав пистолет под куртку, выходит из арки под дождь. Проезжавшая мимо машина заглушает лай так и не успокоившегося Даура.

Усаживаясь в «бэху», Новопашин испытывает целую гамму чувств. Удивительно, но самое сильное из них – голод. Он не понимает, как он может думать об этом сейчас, но его мысли только о еде. Когда он ел последний раз? Не помнит. Точно не сегодня. Кокаиновая диета. Надо закинуть что-нибудь в топку желудка. Все равно что. Подойдут любые калории. Марк вспоминает о небольшой грузинской кафешке неподалеку. Одно из многих в этом районе заведений с кавказской кухней. По выходным туда ходят обедать грузинские семьи с детьми и стариками, еда вкусная и недорогая, а официантки предупредительны, но неулыбчивы и строги как княжны.

Есть только одна опасность – призраки. В первый раз Марка привела в это кафе Алька. Она через раз брала тут пиросмани, смеялась и говорила, что название блюда больше похоже на модный итальянский фэшн-бренд. Ладно, в случае чего у него есть, чем отпугнуть призраков.

– Добрый вечер, – говорит Марк на входе официантке – лет тридцати пяти грузинке с красивым, но уставшим лицом.

– Добрый вечер, – без улыбки кивает та, ждет, пока Марк садится за ближайший свободный столик, и, подавая меню, предупреждает. – Мы скоро закрываемся.

– Хорошо, – кивает Марк и просит, не заглядывая в меню. – Мне, пожалуйста, хинкали – три штучки, чакапули с картофелем по-деревенски и «боржоми».

Официантка уходит. Новопашин какое-то время разглядывает немногочисленных посетителей, заканчивающих ужинать, потом достает телефон и набирает номер Кострова.

* * *

«Копы».

Воскресенье – поэтому непривычно безлюдно. Желающих зажечь немного. Помимо них троих – люди еще только за двумя столиками. За одним – два сержанта в форме. Малоразговорчивые, сосредоточенные на еде. Видно, что сразу после дежурства. Место, где по пятницам и субботам отплясывают набравшие градусов посетители – пустынно как поверхность Марса.

Немного забытое Марком за то время, пока он не работал в органах, полутемное помещение с массивной деревянной мебелью, уравновешенной хрупкой барменшей за стойкой. Девушка выглядит настолько анорексичной, что Марку кажется, будто пирсинг на ее лице вот-вот перевесит, и барменша воткнется лицом в стойку. Артемьев, которому девушка отмеряет водку в графин, что-то ей говорит. Барменша смеется, принимает деньги, отсчитывает сдачу, отвечает Артемьеву. Теперь уже смеется он. Кивает, забирает графин и рюмки, отходит к столику, за которым сидят Новопашин и Костров.

– Нашел Клееного? – успевает спросить Миха, пока Артемьев приближается к ним.

– Нет, – отвечает Марк. – Никого не было дома.

Они встречаются взглядами. Никогда не верь тому, кто кровоточит четвертый день и не подыхает, думает Марк про самого себя. Миха пожимает плечами, что-то хочет сказать, но Артемьев ставит на стол алкоголь. Марк смотрит на бывшего коллегу.

– Сейчас нарубят бутербродов, мужики, – произносит Артемьев. – А пока давайте по одной так…

Миха разливает водку. Они поднимают рюмки, чокаются.

– Ну, поехали, – цитирует Гагарина Миха и опрокидывает в себя рюмку.

Алкоголь обжигает горло Марка, проваливается в желудок, оставляя во рту неприятный вкус, который просит запить его или закусить, но его собутыльники довольно крякают. Им хорошо, на их осунувшихся лицах зажигаются улыбки усталых людей, которые сделали свою работу, а теперь могут немного расслабиться. Миха начинает постукивать пальцем по столешнице в такт той странной, по мнению Марка, музыке, которая фоном играет из колонок за барной стойкой и по углам. Звучащая как саундтрек приджазованная электроника, от которой тянет в сон.

– В общем, нашелся этот «субару форестер», – говорит Артемьев, доставая сигареты. – Не будем частить, да?.. Знаешь, где? – спрашивает он у Марка. – На Кронверкском, где спалили кафе и завалили троих дагов… У нас сегодня, вообще, бандитский Петербург. Поджог и два мертвых узбека на «Треугольнике», Кронверкский, – Артемьев качает головой и выдыхает дым, который подхватывает кондиционер–невидимка и засасывает куда-то под потолок. – Хозяина этой долбанной кафехи найти никак не можем.

– И что в «субару»? – спрашивает Марк.

– Отрезанный палец Талгата Гамидова. Держали там, чтобы заводить машину. Они бы еще вместе с ключами подвесили бы его на брелок. Ты оказался прав с этим иммобилайзером с биокодом… В машине – тайник, в багажнике, в нем что-то было. Вызвали кинолога с собакой. В общем, есть мнение, что там перевозили наркоту. Может быть, метадон, который как раз нашли у Гамидова на съемной хате.

Миха снова наливает.

– Олегыч! – перекрикивая музыку, зовет от стойки Артемьева барменша. – Забирай свои бутерброды!

– Иду, спасибо! – говорит пожилой опер.