Кровь избранных

— Да ты посмотри вокруг! — напустился на него Шань Фен. — Все это — дело рук Гоминьдана. В его власти и город, и вся страна. Богачи теперь именуют себя «офицерами революционной армии», переиначив на свой лад твои же идеи. Как тебе могло прийти в голову, что они дадут подняться крестьянам или пролетариям? Позволят им не платить налоги и завладеть всем имуществом?

Мао вздохнул с таким видом, словно ожидал от молодого человека чего-либо подобного.

— Крестьянские массы уже получили…

— Крестьянские массы как питались землей и коровьим навозом, так и будут есть их дальше! Гоминьдан своего добился, а нас бессовестно использовал! Китай просто-напросто сменил хозяина, и это вовсе не народ.

— В то время как с помощью магии твоего друга…

— Я так не говорил.

— А что же ты тогда утверждал?

Шань Фен отвернулся:

— Не знаю, что сказать. Теперь я уже ничему не верю. У меня ничего не осталось…

Тишину нарушили шаги уходившего Мао.

— Хорошенько подумай, прежде чем что-то говорить или делать. Спасибо за вчерашнюю ночь, — произнес на прощание революционер и ушел прочь.

Ни разу в жизни парень не ощущал себя таким одиноким. Хотелось горько рассмеяться над своей участью: сидит, покинутый всеми, на кладбище и собирается осквернить могилу матери. Молодой человек поддел стамеской плиту, и та чуть съехала в сторону.

«Прости меня, мама, прости». Шань Фен засунул руку внутрь и вытащил запыленный металлический ящичек. Вытерев рукавом пот со лба, он поднял крышку и вынул кожаную сумку, которую не видел столько лет. Парень, волнуясь, расстегнул заржавевший запор и достал бумаги. От сырости листки слегка пожелтели. Каждая запись в двух экземплярах, как задумал Хофштадтер.

Шань Фен сложил все обратно и повесил сумку на плечо. Потом привел в порядок могилу и направился к выходу.

Однако едва он сделал несколько шагов по аллее, как знакомый голос старого друга окликнул его по имени.

Утром того же дня Дерюйтер с билетом в один конец вышел из пароходного агентства. Пришло время возвращаться домой. События близились к развязке. Так или иначе, а его жизнь меняла направление, чему можно порадоваться. Шанхай и Китай стали ему невыносимы. Когда голландец приехал в эту страну много лет назад, он выполнял определенную миссию общества Овна. Кроме того, Ганс стал представителем некой власти, наделенным полномочиями, а теперь… Мир стремительно менялся и обретал неузнаваемые формы.

Дерюйтер остановился возле старой гадалки, что предсказывала будущее по внутренностям змей. Старуха извлекала из живота несчастной рептилии голубоватый желчный пузырь и выливала содержимое в чашку с водой. Потом, помешивая жидкость костяной палочкой, изрекала прорицание. Если клиент его одобрял, то должен был выпить приготовленный раствор. Стоило такое удовольствие на несколько юаней дороже, чем сама змея. Голландец с отвращением посмотрел на пойло и пошел дальше.

Шань Фен сразу узнал гортанный, но правильный китайский выговор.

— Привет тебе, Ганс, и всяческого благополучия.

Парень не совсем понимал, что происходит, но, судя по всему, дело было плохо. Пистолет, зажатый в руке Дерюйтера, красноречиво говорил сам за себя.

— Я уж на это и не надеялся, но мы подошли к финишу. — Голландец невесело усмехнулся.

— Похоже на то. Только не могу уразуметь почему.

— А тебе и незачем понимать. Отдай сумку и иди своей дорогой. Больше я ничего не прошу.

— «… иди своей дорогой», — с горькой иронией повторил Шань Фен прозвучавшую фразу.

Податься молодому человеку было некуда, и весь смысл жизни теперь заключался в бумагах Хофштадтера. Для него отдать их или получить пулю в лоб представлялось одним и тем же. Шань Фен медленно снял сумку с плеча, чтобы успеть придумать, как поступить. Правая рука с надеждой ощупала карман куртки, где лежал «уэбли», но он сразу вспомнил, что накануне ночью расстрелял все патроны.

Дерюйтер все прочел по его лицу:

— И не думай, парень, он разряжен. Если бы вчера в порту я не выпалил в того придурка, мы бы с тобой тут не встретились.

Вот и прояснилась тайна загадочного ночного события. Голландец стоял в трех метрах: слишком далеко, чтобы броситься врукопашную, и чересчур близко, чтобы попытаться убежать.

— Давай живее, мне уже порядком надоела ваша страна.

— Куда же подевалось твое сочувствие к судьбе китайского народа?

Фраза прозвучала с изрядной долей сарказма, но Дерюйтер воспринял ее всерьез.

— Это уловка, чтобы повсюду находиться рядом с тобой и идти по следам записок профессора. Китай меня не интересует, а его жители и подавно. Я уже взял билет и скоро уеду отсюда.

— Сколько же времени все это длится? — Шань Фен тихонько шевельнул сумку, держа ее на вытянутой руке.

— О, задолго до того, как ты родился. И задолго до того, как мы все на свет появились. А здесь началось еще до того, как с тобой познакомился немец. Между нами велся своеобразный поединок, хотя Хофштадтер ни о чем не подозревал. Я почти жалел, что лишил его жизни и разбил сосуды, над которыми он столько трудился в провинции Аньхой. Когда же это было? Году в двадцатом?