Кровь и почва русской истории

Нетрудно заметить, что ось «родной» земли - от Смоленска до Владивостока – пролегает в относительно гомогенном ландшафте, противоположность которому составляют Кавказские горы, среднеазиатские пески и (в меньшей степени) прибалтийские дюны. Историками не раз отмечалось, что русская территориальная экспансия (не считая Кавказа и Средней Азии) происходила главным образом в рамках одной и единой экосистемы. В отличие от англичан, голландцев, испанцев и португальцев русские до XIX в. не сталкивались с новыми мирами. Не была таким новым миром и Сибирь.

А ведь русский ландшафт, как отмечалось в первой главе, включен в русский генофонд! «Русское национальное сознание… уверенно отождествляет природу средней полосы России как оптимальную для жизни…». «Наш генофонд так давно и тщательно вписан в природную зональность России, что она стала восприниматься национальным сознанием как важнейшая часть жизненного и духовного благосостояния народа и его генофонда»[86].

Иными словами, русский эталонный ландшафт осознанно или, чаще, бессознательно накладывается на территорию, где действуют русские. «В исследовании… 1987-1989 гг. по изучению психологической адаптации русских старожилов в Закавказье, было установлено, что, несмотря на то, что русские живут в новых географических условиях уже около 150 лет и называют окружающую природу “родной”, у них сохраняется бессознательное (курсив мой. – В.С.) психологическое предпочтение природных ландшафтов средней России… Для русских основными семантическими характеристиками родной природы в отличие от чужой являются: основательность, стабильность, надежность, щедрость, а для азербайджанцев: легкость, подвижность, изменчивость…»[87]. Потрясающе, но факт: один и тот природный ландшафт живущие в нем различные этнические группы в прямом смысле слова видят по-разному.

Естественно предположить, что чем ближе территория к русскому эталону природного ландшафта (напомню, генетически отложившемуся), тем выше у нее шанс оказаться интернализованной, природненной русскими. (В этом свете неожиданно проницательным оказывается постсоветский анекдот о том, как украинцу советуют спилить березы во дворе дома, чтобы «москали» не сказали: «Вот они, исконно русские земли!»)

Это предположение подтверждается исторически. Великороссам удалась интериоризация территории от Смоленска до Владивостока (когда-то тайга начиналась почти сразу к востоку от Москвы и тянулась вплоть до Тихого океана), но не удалось (и, похоже, не могло удаться) «природнение» ландшафтно и климатически чужеродных (да еще и с гораздо более высокой, чем в Сибири, плотностью аборигенного населения[88]) Средней Азии и Кавказа. 

Конечно, это соображение не призвано элиминировать множество иных факторов и обстоятельств русской экспансии. Реализация архетипа русского пространства зависела от культурно-истрического контекста. Даже Сибирь, считающаяся залогом русского могущества и синонимом нашей необъятности, вплоть до XIX в. воспринималась не как собственно Россия, а как ее азиатская колония. Окончательное превращение Сибири в часть России – не в политико-административном, а в ментальном и социокультурном смыслах – произошло только при Советах.

Я лишь хочу подчеркнуть, что любые «объективные факторы» - экономика, институциональная структура, демографическая динамика, безземелье, уровень технологий - результируются в человеческих поступках, поведении людей в истории не напрямую, а проходя сложную цепь опосредований в человеческой психике. А эти опосредования формируются уже по законам самой психической деятельности: дотеореотические (обыденные) представления, а также идеи, ценностные ориентации и культурные модели выстраиваются вдоль силовых линий ментальности – архетипов. 

Архетипы можно сравнить с осью, на которой вращается колесо истории: ось остается неподвижной, хотя колесо каждый раз оказывается в новом состоянии; но именно неподвижность оси обеспечивает движение колеса.

К слову, не только русские ощущали внутреннюю связь территории и ландшафта. Близким примером могут служить французы: хотя их колонизация Алжира носила массовый характер, а по историческим срокам совпадала с освоением русскими Средней Азии, они так и не стали считать Алжир частью Франции. А вот Эльзас и Лотарингия в массовом сознании всегда оставались французскими[89].