Кровь и почва русской истории

Может ли человек, нерусский в биологическом смысле, внести вклад в русскую культуру? Конечно! Ведь культура и язык представляют автономные сферы, в них могут реализоваться люди любой этничности, главное – хорошо усвоить эту культуру и язык и иметь талант. Скажем, евреи Пастернак и Левитан внесли выдающийся вклад в русскую культуру, а русский Набоков – в американскую литературу. Но ведь Набоков не стал англосаксом, почему же Пастернак и Левитан непременно должны считаться русскими? Вопреки известному утверждению Петра Струве, участие в русской культуре не делает человека русским.

Никакая аккультурация не превратит человека в русского, если не будет сопровождаться биологической ассимиляцией. «Невозможно представить себе фантастическую картину построения русской нации… посредством смоделированного союза “детей разных народов”, тщательно штудирующих православный катехизис и Пушкина, старательно выводящих хором: “Степь да степь кругом…” или “О, дайте, дайте мне свободу…”[85]» 

Предвижу возмущенные крики: так сколько же должно быть крови в человеке, дабы считать его русским? Что, к циркулю прибегать? - Зачем же, можно и к биохимическому анализу.

Но если без эпатажа, то в контексте массового восприятия ответ очевиден: русской крови в человеке должно быть столько, чтобы не только он сам, но и окружающие воспринимали его как русского. В любом случае доля русской крови не может быть исчезающе малой, иначе ситуация приобретет абсурдный характер, как с одним моим критиком. Этот эпизод настолько характерен, что о нем стоит рассказать.

Критиковал как-то один достойный ученый муж предложенное автором биологическое понимание этничности, правда, в качестве самого веского аргумента почему-то взывая к тени д-ра Розенберга, а не к современной науке. А завершил критику приблизительно таким пассажем: у меня дед русский, значит, я имею право говорить от имени русских, и вообще кровь деда делает меня ужасно смелым. По-русски это называется «начал за здравие, а кончил за упокой»: критиковал понимание этничности по крови, а затем начал высчитывать собственную долю русской крови; отрицал значение этнической наследственности, а потом фактически признал, что вся его смелость досталась от русского деда.

Рьяным критикам определения этничности по крови посоветую приберечь свой пыл для разоблачения таких государств, как Израиль и Германия, Греция, Испания и Бельгия. Ведь в них вопрос о гражданстве решается именно на основе «права крови» (jus sanguinis). Наиболее известный пример – Израиль: чтобы получить его гражданство, надо родиться евреем; причем особо кошерные уверяют, что одного папы-еврея недостаточно, что такой еврей – неполноценный, что, согласно «Галахе», еврейкой непременно должна быть мама соискателя. Допустим, Израиль - расистское государство, как уверяют многие европейские и американские леваки.

Но как быть тогда с тщательно выкорчевавшей все «родимые пятна» нацистского прошлого Германией? Чтобы получить гражданство этой страны надо именно родиться немцем. Предпочтение «праву крови» отдается также законодательствами о гражданстве Греции, Испании и Бельгии. В общем, «принцип крови» в ходу даже в либеральных демократиях, которых судорожит от одного лишь слова «расизм».

Однако русскость не только специфическая биохимия и определенный расовый тип, но и этнические архетипы восприятия и действия. В теоретическом отношении самую трудную часть исследования представляет выделение русских этнических архетипов, которые, актуализируясь в социальном пространстве и историческом времени, создавали неповторимый рисунок отечественной истории. Сложность в том, чтобы за кажущимся хаосом, калейдоскопом исторических событий разглядеть, обнаружить силовые линии архетипов - бессознательных мыслеформ. 

Естественно предположить, что успех русской территориальной экспансии был в значительной мере связан с русским восприятием пространства. Но каково это восприятие, а, главное, в чем его генетическая детерминированность? Раскрутим эту цепочку с конца.

Распад Советского Союза со всей очевидностью выявил качественную неоднородность бывшего советского пространства в русском восприятии: выделились территории, которые русские считают «своими», «чужими» и «серыми» (переходными). Причем эта неоднородность не представляет собой ментальную проекцию новых исторических реалий, их отражение в человеческой психике. Ведь наряду с «чужой» среднеазиатской, закавказской и прибалтийской периферией, на территории самой Российской Федерации оказались места, которые русские не держат за откровенно «чужие», однако не считают и вполне «своими». Например, значительная часть Северного Кавказа.

Похоже, что не политика обусловила специфику восприятия пространства, а наоборот, уровень его «природненности», включенности в русскую ментальную карту предопределял политическую судьбу тех или иных территорий. Между тем степень и даже сама возможность интериоризации пространства в решающей мере зависела от его природно-ландшафтного наполнения.