Кровь и крест

На Курта накатили воспоминания: вот так в последний раз он возлежал с Одри много лет назад. Курт попытался посчитать: сколько же лет прошло? Но, увы, запутался… Единственное, что он помнил – это было в тот год, когда поймали «вервольфа» Дитриха, растерзавшего отца Конрада и его сподвижника Иоанна. Майордом часто вспоминал монахов-доминиканцев, хоть те и были душегубами, но всё же он совершил непростительный грех, отправив их на верную смерть.

Курт отмахнулся от тревожных мыслей, решив, что стареет, и в голову лезет всякая чепуха. Но сия «чепуха» не впервые посещала его помыслы: в последние годы это происходило всё чаще. Вывод напрашивался один: его мучила совесть и он испытывал острую потребность покаяться в содеянном. Но как и где? – Курт не задумывался…

В комнату вошла Одри.

– Вставай, я приготовила тебе завтрак. В храме Святой Каталины сегодня вечерняя проповедь. Может, сходим?

– Да, пожалуй… – согласился Курт, неожиданно поняв, что именно необходимо его душе, обременённой грехами.

* * *

Когда Курт и Одри вошли в храм, он был уже почти полон прихожан. Они смогли найти место только у входа.

Перед алтарём появился настоятель Хиллер в чёрной сутане. У Курта неприятно «засосало под ложечкой», он смотрел на настоятеля и не мог отделаться от мысли, что уже где-то видел этого человека.

Но вскоре Хиллер начал проповедь и все мысли, мучавшие Курта в последнее время, улетучились. Душа майордома воспарила под готические своды храма, ему стало хорошо и легко. Он словно слился с ангелами в религиозном порыве, летая с ними по небу.

Неожиданно Курт очнулся: ангелы исчезли, проповедь закончилась. Прихожане совершали пожертвования в пользу храма Святой Каталины. Между рядами проходил молодой клирик с серебряным подносом, наконец он подошёл к Одри и Курту. Курт, словно завороженный, всё ещё под влиянием проповеди настоятеля Хиллера, отстегнул напоясный кошель и положил его на серебряный поднос клирика.

Курт и его спутница вышли из храма и направились на улицу Зеленщиков. Майордом не помнил, как дошел, отужинал и лёг на пуховую перину рядом с Одри. Сон охватил его мгновенно и унёс в мир сновидений.

* * *

Курту снилась вереница людей. Они были без лиц, их тела охвачены тлением. Даже во сне он понимал, что это люди, убитые им в годы бурной молодости. Они пришли, дабы терзать его совесть и не давать покоя грешной душе. Наконец на крыльях ангела появился отец Конрад. Он встал напротив Курта и молча смотрел на него горящим взором. Сердце Курта сжималось от боли. Неожиданно он проснулся, провёл рукой по лицу – на ладони остался холодный пот.

Курт пробудился рано, одновременно с Одри. Вернее, он сделал вид, что проснулся, так как заснуть после видения отца Конрада так не смог.

– Скажи, Одри, как можно исповедаться отцу Хиллеру?

– Очень просто – надо прийти в храм после утренней службы.

…Курт разместился в исповедальне, она была достаточно просторной, даже для такого грузного человека, как он.

В деревянной перегородке, разделявшей исповедующегося и священника, приоткрылось решетчатое оконце: настоятель заговорил с Куртом мягким, вкрадчивым голосом.

– Слушаю тебя, сын мой… Расскажи мне всё без утайки… Что мучает тебя?

– Преподобный отец, грехи молодости не дают мне покоя, – ответил Курт, размышляя, с чего начать.

Мысли путались, грехов набиралось с избытком.

– Покайся, сын мой, и ты обретёшь долгожданный покой, – продолжал нашептывать настоятель за перегородкой.

– Да, я готов… В молодости я потерял всё имущество и был вынужден стать рутьером. Приходилось грабить добропорядочных людей…

– Ты раскаиваешься в содеянном?

– Да, преподобный, раскаиваюсь…

– Хорошо, продолжай…

– Но я не только грабил, но и лишал жизни невинных людей, и это не даёт мне покоя. Они являются ко мне в кошмарных снах.

– Ты раскаиваешься в содеянном? Ведь убийство человека – великий грех!

– Да, преподобный, раскаиваюсь. Я готов искупить свою вину, но не знаю как? – совесть мучает меня…

– Сделай щедрые пожертвования храму, закажи молебен – и ты обретёшь покой. За десять фридрихов я отпущу все грехи – ты получишь индульгенцию.

– Благодарю вас, преподобный отец… Но у меня на совести такой грех, что вряд ли индульгенция сможет избавить меня от его бремени.

Настоятель встрепенулся.

– Говори, сын мой! Помни о тайне исповеди – мне ты можешь доверить самое сокровенное…

На мгновение Курта посетило видение, как он втолкнул доминиканцев в егерский дом к вервольфу-Дитриху на растерзание. Майордом колебался: рассказать об этом значит опорочить фрайшефена Брюгенвальда…

Но настоятель упорно нашёптывал через сетчатое оконце:

– Говори, сын мой! Говори! Облегчи душу! Покайся!

Голова Курта закружилась, и он словно провалился в небытие…

Майордом очнулся только на улице, машинально миновав несколько переулков от Святой Каталины. Неожиданно у него возникло чувство, будто ему смотрят в затылок. Он резко оглянулся: к стене дома кто-то метнулся, слившись с ней в единое целое.

«Голова кружится… показалось…» – решил Курт и продолжил путь на улицу Зеленщиков.

Глава 4