Кровь героев

Норманны в ту ночь превзошли самих себя в жестокости. Никто из тех, кто попадался им на пути, не мог рассчитывать на пощаду: ни старик, ни женщина, ни ребенок. Так жестоко карали короли морей осмелившихся напасть на них саксов. Такой вот дорогой ценой обошелся крестьянам, рыбакам и охотникам соблазн Герберта. Не находя полного упоения в пролитой ими крови, норманны голыми руками вытаскивали горящие поленья из очагов и зажигали хижины саксов. Те из жителей, которым посчастливилось, выбегая из домов, уцелеть в огне, напарывались на клинки викингов. Взывая к Одину, богу своему, даровавшему им победу, воины во славу его нещадно жгли и резали утративших всякую способность сопротивляться врагов.

Эйрик поднялся и, равнодушно окинув взглядом распростертое на полу недвижимое тело девушки, тяжело ступая, направился к выходу, чтобы присоединиться к своей ликующей дружине. Внезапно что-то ударило конунга в спину. Он даже оступился и, повернувшись, с удивлением уставился на успевшую вскочить на ноги девушку, которая, казалось, только что лежала без признаков жизни. Оскалив белые зубы, содрогаясь от ярости, колдунья вновь ударила врага кинжалом. Эйрик с удивлением уставился на обезумевшую от злобы юную колдунью. Она вновь взмахнула рукой, и острие клинка ткнулось в кольчугу. Викинг не чувствовал боли; он лишь улыбнулся и, выхватив оружие из рук колдуньи, внимательно осмотрел его. Из темноты на молодого конунга уставилась серебряная волчья морда. Эйрик захохотал, а потом, швырнув кинжал в угол лачуги, шагнул к выходу.

— Будь проклят ты и потомство твое в веках! — страстно воскликнула Ульрика. — Будьте вы прокляты!

Викинг остановился на секунду на пороге хижины. Он посмотрел на девушку — глаза его хищно сверкнули в темноте — и вновь захохотал.

Внезапно почувствовав подкатившую к горлу тошноту, Ульрика не удержалась на ослабевших, дрожащих ногах и рухнула подле догоравшего костра. Последнее, что она увидела, теряя сознание, было покрытое язвами лицо Амалафриды.

— У-мная де-вочка, — едва справляясь с приступом истерического хохота, проклокотала старуха. — Знаешь кого проклинать. Ну что ж, так и быть, проклятье наложено!

Not to touch the earth

Not to see the sun

Nothing left to do

But run, run, run,

Let’s run…

Come on, baby, run with me.

J. Morrison «Not to touch the earth»[6]

Наконец-то позади остались душные городские перекрестки, залатанный асфальт, плавившийся под колесами. Промелькнул погруженный в летаргию пост ГАИ, и старый, потрепанный, но с виду еще очень приличный белый «скакун из семейства вазовых», облегченно вздохнув двигателем, вынес своего хозяина на черную гладь Загородного шоссе. Ветер, приятными прохладными струями врываясь в открытые окна «шестерки», ласкал щеки, покрытые трехдневной щетиной, и ерошил темные волосы водителя. Миновав стражей автомагистрали, он включил четвертую передачу и, откинувшись на спинку сиденья, легко и даже небрежно повел свой автомобиль, касаясь руля одними только большими и указательными пальцами.

Владелец «шестерки» нажал на педаль акселератора, и стрелка спидометра, вздрагивая, сначала несмело, а потом все увереннее, заскользила вперед и, точно из уважения задержавшись на цифре 100, еще некоторое время продолжала свое, теперь уже не столь быстрое движение вперед, «по солнышку». Она остановилась, а потом и вовсе отползла назад к все той же «сотне», когда водитель, оставивший позади себя несколько грузовиков и медлительных «телег» дачников, удовлетворенный мощью разгулявшихся в салоне бурь и тайфунов, решил далее не испытывать на прочность свое отнюдь не самое надежное в мире транспортное средство. Теперь «жигуленок» и машину впереди разделяло не меньше километра, можно и отдохнуть, наслаждаясь приятным после городской жары ветерком.

Водитель с отвращением погладил себя по потной груди, запустил пальцы в карман незастегнутой вылинявшей до голубизны джинсовой рубашки, достал полупустую мягкую пачку «Кэмела» и, выхватив из нее влажноватую сигарету, с удовольствием закурил.

— «Keep your eyes on the road, keep your hands upon the wheel»[7], — вспомнил водитель старую песенку из далеких семидесятых. Тогда все было так легко и просто, так понятно, а может, только казалось? А теперь? А теперь… — Пижон ты, брат, денег едва на бензин хватает, а туда же! «Кэмел» курим. — Пожурил себя Александр Климов и закончил: — Ну, ничего, вот доедем до цели и сразу же станем богатыми… духовно.