Крошка, ты продаешься!

Отчего-то он помнил, что Маркус, в отличие от него самого, не любил глубокую осень. Он будто бы становился ещё угрюмее и смурнее, едва последние листья облетали с деревьев. При этом его кожаная потёртая куртка не менялась на более теплую и, казалось, Маркус вообще не знал, что такое шарф и шапка – Алекс никогда не видел, чтобы тот носил их. Вероятно, плохое настроение и нелюбовь к тёплым вещам были как-то связаны: Маркус просто-напросто мерз, а согреть его было некому. Алекс мысленно застонал. Лучше бы он так ничего и не узнал о его чувствах!

В этот же момент он запнулся и застыл, заметив через дорогу самого Хейккиннена. Почему-то Алекс был уверен, что сможет застать его только в мастерской и совсем не ожидал встретить вот так – просто на улице. Заметив его, Маркус тут же перешёл на его сторону улицы и цапнув за плечо, оттащил за угол дома. Алекс не сопротивлялся, он сам искал этой встречи.

– Какого хрена ты здесь делаешь? – зашипел на него Маркус, привычно сдвигая брови.

Он, как и раньше, щеголял без шапки, вот только его горло теперь закрывал свитер с высоким вязанным воротом – наверняка очень тёплый и приятный к телу. Или наоборот, колючий, как сам Хейккиннен. Алекс удержался от странного желания потрогать, чтобы узнать, колется тот или нет.

– Иду по улице! – между тем ответил он с вызовом. – Это, вроде бы, не запретили ещё!

Как только Маркус начал диалог в привычной со школьной скамьи грубой манере, отвечать ему захотелось так же. Весь настрой на какую-то человеческую беседу пропал, оставляя только злость и азарт от их новой стычки. Алексу всегда нравились конфликты с Хейккинненом, хотя он редко выходил из них победителем.

– Надо же! – воскликнул Маркус. – В Хельсинки ведь нет улиц, нужно было именно сюда припереться!

Алексу хотелось ответить, что вообще-то выйти вот так на улицу в Хельсинки он действительно не мог – с вероятностью почти сто процентов его тут же узнали бы, так что об этом не могло идти и речи. Однако оправдываться перед Маркусом он не собирался, хоть и действительно приехал в Эспоо не за прогулками.

– Что тебе еще нужно? – тут же снова стал наседать Хейккененн.

Он выглядел нервным и будто бы даже чуть испуганным, хотя употреблять это слово по отношению к Маркусу казалось смешным.

– Мы тогда не договорили, – деловито объявил Алекс, – потому что ты сперва запер меня в подвале, а потом пришёл Матти.

Он хотел сказать ещё про признание Маркуса, но не решился. Это открытие всё ещё казалось чем-то невозможным. Алекс прекрасно помнил себя в школьные годы – тощий, со светлыми, считай, бесцветными волосами, не блещущий в учебе или спорте, всегда хмурый – он просто не понимал даже, как мог вызвать какое-то чувство у популярного парня, кроме раздражения.

– Я не собираюсь больше выслушивать твое нытье и претензии, – закатил глаза Маркус. – Если моих извинений тебе всё ещё недостаточно, просто катись нахуй и не еби мне голову, – он круто развернулся, явно намереваясь вот так просто оставить его посреди улицы.

– Какие извинения?! – Алекс тут же вырос у него перед лицом. – Не больно-то ты милый для якобы влюбленного по уши!

Он выпалил это зло и, не думая, сразу понял, что предательски краснеет – то ли от смущения, то ли от возмущения.

– А ты, как и всегда, сама скромность, – фыркнул Маркус и покрутил у виска. – Ты больной, если думаешь, что от подростковой дебильной влюблённости что-то осталось, – он снова двинулся дальше, обойдя Алекса и толкнув его плечом.

Алекс закусил губу. Он и сам не понимал, как так вышло, что на глаза мгновенно навернулись слёзы. Он давно не был тем мелким пацаном, которого расстраивала любая мелочь – несмотря на свой короткий путь на вершины чартов, шоу-бизнес научил его жёсткости, циничности и, что самое главное, умению всегда держать лицо. Он мог обмануть в своих эмоциях любого ушлого журналиста, рекламного агента, многотысячную публику, но, похоже, не Маркуса Хейккиннена. Алекс сглотнул и истерично окликнул его:

– Почему? – он зажмурился, понимая, что это последнее, что стоило спрашивать после того, как тебя отшили. – Почему не осталось?

Маркус всё-таки остановился и обернулся, чтобы посмотреть на него. На его лице, помимо извечной угрюмости, появилась новая эмоция – недоверие, смешанное с чем-то ещё, чего Алекс не мог распознать сходу.

– Потому что, повзрослев, я понял, что в тебе нет совсем ничего хорошего, – безжалостно сообщил Маркус и пожал плечами. – Ты всегда был злым капризным ребенком, ты остался им сейчас. Я явно любил кого-то другого.

Хотелось, чтобы он пояснил, что это значит, но Хейккиннен лишь окинул его грустным взглядом и снова отвернулся.

– Ты не можешь так говорить! – Алекс упрямо продолжал этот неловкий и очевидно болезненный для них обоих разговор. – Ты меня не знал толком ни тогда, ни сейчас!

Было до слёз обидно слышать, как Маркус вот так запросто говорит ему все эти слова. Они били больнее, чем те ругательства и угрозы, которые доставались ему от Хейккиннена в школе.